Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

2 ноября венгров пригласили в Кремль на заседание Президиума ЦК. Кадар проинформировал членов советского руководства об обстановке в Будапеште, сказал, что «контрреволюционные силы не малы, но если восстановить порядок силой, то пострадает авторитет социалистических стран». Вслед за ним выступил Ференц Мюнних, он держался более определенно: «Путем политической борьбы не удастся справиться с событиями». Еще жестче высказался начальник Генерального штаба венгерской армии Иштван Бата: по его мнению, пришедшее к власти «правительство, сознательно или нет, готовит столкновение венгерских и советских войск. Надо военной диктатурой навести порядок».[33]

Все сказанное подтверждало правильность принятого решения о применении силы.

На следующий день заседание продолжилось, уже с участием отца и Маленкова. Начали с обсуждения кандидатур в новое венгерское руководство. Договорились, что революционное правительство возглавит Янош Кадар, перед своим исчезновением из Будапешта провозгласивший создание новой Венгерской социалистической рабочей партии.

Правда, решение далось не безболезненно: против кандидатуры Кадара выступил Молотов. Он не доверял этому венгру — сидел в тюрьме, а теперь еще вошел в правительство Имре Надя… Молотову больше импонировал Ференц Мюнних, человек проверенный, проведший половину своей жизни в Союзе, и вообще ему не нравилось упоминание в проекте декларации нового венгерского правительства «клики Ракоши — Гере», не нравилось переименование партии. Он считал необходимым оставить старое название: «Венгерская партия трудящихся. Это предохранило бы их от перехода на югославские позиции».

К Молотову присоединился Шепилов: «Они (то есть Кадар со товарищи) внесли в текст слова «Клика Ракоши и Гере». Тем самым мы даем печальные возможности опорочить весь двенадцатилетний период работы Венгерской партии трудящихся (под руководством Ракоши). Надо ли порочить кадры?»

— Не понимаю Молотова. Вредные мысли вынашивает, — взорвался отец.

— Одернуть надо, чтобы не командовал, — огрызнулся Вячеслав Михайлович. Однако, кроме Шепилова никто на его сторону не стал.[34]

В декларации осталась «Клика Ракоши — Гере».

Не согласился отец с Молотовым и в отношении кандидатуры Ференца Мюнниха. Он хорошо знал Мюнниха еще с 1930 года. Отец возражал именно потому, что знал Мюнниха как человека прямолинейного, а Кадар с первого взгляда понравился отцу: умный, гибкий, умеет говорить. Да и у Ракоши в тюрьме сидел — для отца это звучало совсем иначе, чем для Молотова.

Вечером 2 ноября я поджидал отца с нетерпением. В тот день он возвратился из командировки, но дома еще не появился. Я перестал понимать, что происходит. Казалось, мир покатился в пропасть. По сообщениям газет, в Венгрии началось настоящее побоище: говорилось о бесчинствах контрреволюционных банд, развернувшейся охоте на коммунистов, вынужденных скрываться. С пойманными расправляются прямо на улицах. Из Австрии в Будапешт самолет за самолетом возвращаются бежавшие после войны фашисты, хортисты и бог знает кто еще.

По венгерскому радио объявили: всем бывшим сотрудникам распущенной службы государственной безопасности без промедления сдаться властям, и далее — информация о насилии над коммунистами, снова сопровождаемая в газетах фотодокументами. Сообщалось о прекращении работы предприятий и реорганизации правительства. В него взамен изгнанных коммунистов включили вернувшихся с Запада правых буржуазных деятелей.

«Как можно терпеть такое? — не укладывалось в моей в голове. — Почему мы бездействуем? Это настоящее предательство!» Молчать я не мог, просто не хватало сил. Начал я нейтрально осведомился, как отец съездил и куда. Этого мы пока так и не узнали.

Отец не стал таиться, сказал, что был в Бухаресте, а затем летал к Тито, но о цели вояжа не произнес ни слова.

— А что дальше будет? — с замиранием сердца спросил я.

Отец помолчал, как бы взвешивая, отвечать — не отвечать, и коротко отрезал: «Подожди до послезавтра».

Оставалось гадать, что же произойдет послезавтра?

О доверенной мне тайне я распространяться не стал. Послезавтра что-то должно произойти. И все произошло. В дело вступили военные, события покатились по иным рельсам. Пролилась кровь, много крови. Конев штурмовал Будапешт. Вернее, захватил его. Серьезного сопротивления войска не встретили, все завершилось в течение двух дней, венгры потеряли 2 502 человека убитыми и еще 19 266 ранеными. С советской стороны погибло 720 военнослужащих и 1 540 человек получили ранения. Двести тысяч венгров бежали в соседнюю Австрию. Конев и постоянно находившийся рядом с ним председатель КГБ Серов за эту операцию получили высшие военные ордена. Кажется, Суворова. И не одни они. Всех участников операции приравняли к тем, кто воевал с гитлеровскими фашистами. Впервые… В моих глазах они выглядели героями, спасителями.

Я искренне одобрял вмешательство. Мне представлялось, что правда и справедливость целиком на нашей стороне, наши танки несут Венгрии свободу, мир и процветание, защищают ее от сил зла.