Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

Тем временем пришло сообщение от Добрынина о согласии Белого дома на размен ракет в Турции на ракеты на Кубе. Оно еще больше укрепило отца в его правоте. О чем еще можно спорить, если президент впрямую дал добро. Приписка в телеграмме Добрынина о беседе Корниенко с Роджерсом успокаивала. Вчерашнее сообщение оказалось ложным. Но Пентагон не обязан информировать журналистов о своих планах. Так что отсутствие Роджерса во Флориде еще ни о чем не говорило.

До обеда отец занимался с помощниками, читал почту. Телеграммы, поступавшие со всех концов Земли, обсасывали одну тему — Кубу.

Плиев сообщил, что до окончания работ на ракетных базах остались буквально считанные часы. Сообщение не доставило отцу того удовлетворения, которое он испытал бы еще две недели тому назад. Сейчас оно не имело особого значения. Он позвонил Малиновскому и попросил еще раз повторить указание: ракетным подразделениям на Кубе не подчиняться ничьим приказам, кроме его личных распоряжений. Ничьим… Отец нервничал и старался перестраховаться. Особо это касалось ядерных боевых частей, их хранение и перемещение отец приказал держать под особым контролем. В шифровке, направленной в тот день Малиновским Плиеву, министр обороны запретил «применение ядерного оружия всеми видами ракет и авиацией».

Сообщения разведки из США тревожили: продолжается сосредоточение войск и кораблей десанта. Солдатам раздали боевые патроны. Ходят упорные слухи, что высадка начнется в ближайшие дни или часы.

Слишком многое оставалось неопределенным.

В отличие от шифрограмм из США, сообщения Алексеева с Кубы звучали оптимистично: Кастро полон энергии и уверен в победе.

Наступило тягостное ожидание. Отец из угла в угол мерил шагами свой кремлевский кабинет. Порой останавливался у окна, но вряд ли он видел, что происходит за ним.

Он прервал хождение и уже третий раз за утро позвонил Громыко, попросил связаться с нашим послом в Турции, пусть прощупает мнение правительства о возможном выводе американских «Юпитеров» в обмен на гарантии безопасности, представленные Советским Союзом.

Громыко пообещал связаться с Анкарой немедленно.

Перед заседанием отец распорядился вызвать, как он говорил, гонцов, чтобы как только письмо окончательно отшлифуется, его без промедления доставить на радио и в нашу единственную вечернюю всесоюзную газету «Известия».

За обедом в кремлевской столовой собрались практически все участники предстоящего разговора. На сей раз ели молча, без обычных для совместной трапезы шуток, и даже без обсуждения неотложных дел. Куба отодвинула все на второй план. А заговорить о кризисе язык не поворачивался. Пока нового ничего нет, а старое ворошить — только рану бередить.

Сегодняшнее совещание перенесли из кабинета в зал заседаний, чтобы хватило мест приглашенным. В зале собрались и слушатели, и докладчики. Громыко с письмом запаздывал. Отец зашел последним. Неслышно отворилась и, пропустив его грузную фигуру, так же беззвучно захлопнулась массивная дубовая дверь. Этот проход, позволяющий, минуя приемную, пройти из кабинета Председателя Совета министров в зал заседаний, проделал еще Сталин. Заседание началось с доклада военных.

Гонцы — Харламов и Стуруа из «Известий» — изнывали в приемной, время тянулось страшно медленно. Что происходит там, за плотно закрытыми двойными дверями? Какая судьба ожидает всех нас? Несколько раз в приемную выскакивали озабоченные помощники то с бумагами, то позвонить по телефону и передать неотложные поручения.

В короткие мгновения, пока двери вновь не захлопывались, долетали леденящие душу обрывки слов. Малиновский докладывал о возможных целях американской авиации и ракет на нашей территории, предполагаемом количестве жертв и, конечно, чем мы им ответим. Наш ответ выглядел не очень убедительно, размазывался далеко отстоящими друг от друга кружочками по висевшей на стене карте США. В Европе заштрихованные окружности теснились плотнее, кое-где сливались в сплошное поле. Но решалось дело не в Европе.

Отец слушал Малиновского вполуха. Решение следовало искать не в военных планах, а в дипломатии. Поэтому, когда появился Громыко, он предложил прервать доклад маршала и послушать, что скажет министр иностранных дел.

Громыко медленно читал текст. Отцу он показался слишком бюрократическим, сухим. Он начал вносить изменения, по сути передиктовал его заново. Постановили «вручить послание послу США в Москве и одновременно в 17.00 передать его по московскому радио».[95]

Через сорок минут гонцы получили копии так называемого второго письма Хрущева Кеннеди, с пылу с жару, с внесенными от руки поправками.

Вскоре московское радио, прервав запланированную трансляцию, начало передавать послание. В «Известиях» срочно переверстывали первую полосу, к приему правительственного материала приготовились заранее, но никто не знал объема письма. Вот и приходилось подгонять, резать по живому.