Никоарэ Подкова

— Нет, — отвечал игумен. — Перевез ее останки в нашу священную обитель Штефан Водэ Саранча, внук ее, сын старого Штефана. В последний год жизни и княжения своего привез он останки ее сюда в сопровождении двора и бояр. Шла в ту пору великая смута среди бояр — больно лютовал, казнил их Штефан Саранча. Был он, как рассказывают, уже седобородым стариком и походил на отца… Отстоял тут всенощную в честь своей бабки, и весь двор молился округ, по нерушимому установленному князем порядку. Старые монахи-очевидцы сказывают, будто приметили они кое-какие козни боярские. Во храме бояре были при оружии; и задумали они прямо на панихиде убить государя у праха его бабки. Но тогда не убили, а порешили его немного позже, в конце года, на Рождество Христово.

И остался в Побрате обычай в день поминания монахини Марии предавать анафеме убийц Штефана Саранчи.

14. ПУСТЫНЬ

Когда отец привратник Агафангел явился потолковать с побратимом, воины Подковы еще бодрствовали в просторном помещении с закрытыми деревянными ставнями. Сидели на трехногих скамеечках у печки, в которой жарко полыхал огонь; порою ветер кружил в ней огненные вихри. Иле отгреб горящие угли к краю шестка и поджаривал на вертеле куски сала. Когда ему казалось, что кусок достаточно подрумянился, он снимал его с вертела и бросал в миску. Самые голодные хватали двумя пальцами сало и клали на толстый ломоть хлеба, выпеченного Марией, женой дэвиденского управителя. Размахивали обожженными пальцами, чтобы остудить их, и неторопливо принимались за еду, откусывая поочередно то сало, то хлеб.

— Добрым делом занялись ваши милости, — заговорил монах, усаживаясь на корточки рядом с Алексой Лисой. — Не забуду помянуть вас в своих молитвах, коли уделите и мне кусочек.

— Проголодался, отче? — осведомился, смеясь, Иле Карайман.

— Грех соврать, не голоден я, — отвечал монах. — Да не сидится в стороне, ежели люди добрые пир затеяли. Приятно в товариществе, когда беседуют други и сказки сказывают. На дворе потоп, разверзлись хляби небесные, хоть ноев ковчег по водам пускай, а нам и горя мало: не боимся недругов за крепкими нашими стенами. Поначалу я было струхнул: что, мол, за гости пожаловали в час ночной? Кричат, кистенем в ворота стучат, да как услышал голос брата Алексы, возрадовался. А кто первым голос подавал?

— Я, — отвечал дьяк.

— Вот трубный глас! И зубры, почитай, услышали его в лесных дебрях. Да не из страха перед твоей милостью решился я открыть ворота, а только по сердцу пришлись мне слова побратима Алексы. Желаете, расскажу вам быль? Только сперва принесу из каморы преподобного нашего отца Паисия кувшин вина — с добрым винцом жаркое вкуснее покажется. А еще хочу спросить Алексу, не отважился ли он заглянуть в родную нашу деревню, не узнал ли каких новостей?

— В селе нашем, отец Агафангел, людей убавилось, зато горестей прибавилось, — отвечал Алекса Лиса. — Много народу в могилу ушло, и понятно, не от хорошего житья. А те, кого мы знали младенцами, подросли на земную муку.

— Ах, брат Алекса, хорошо было в оны дни у нас в Филипенах, как сказывали дед да бабка. Тогда с улыбкой отдавали люди Богу душу, благодаря за доброе житие. А в наши дни преставляются во гневе, кляня господа бога. Потому-то мы с тобой родную колыбель и оставили. Так ты, значит, побывал там?

— Побывал.

— А, может, слышал ненароком, жива ли дева по имени Иринуца Грекулуй?

— Не дожила та дева до старости, давно уж нет ее, отец Агафангел.

— И старшая ее сестра Сафта померла?

— Нет, та жива, ученичествует у матушки Олимпиады. Только не пожелал бы тебе заночевать с нею в одной келье, отец Агафангел. Зело страховидна!

— А другие из сверстников наших?

— Никого я в живых не застал, — скорбно промолвил Алекса. — Пока мы с его светлостью Никоарэ стояли там, мне, можно сказать, не с кем было словом перемолвиться; бродил, как неприкаянный, с места на место. Одного Гицэ Ботгроса нашел, которого некогда убил.

— Жив еще батяня Гицэ?

— Жив, говорю тебе. Не печалься, не мы будем справлять по нем поминки.

— Ой, Алекса, — воскликнул отец Агафангел, выпрямляясь в черном своем одеянии и помахивая крыльями, подобно ворону. — Горьки твои слова и тяжело мне слушать их. Побегу за кувшином — угостить дорогих гостей. И обещанной были постараюсь не забыть.

В скором времени отец Агафангел воротился, показал всем пузатый кувшин и, попросив заезжих гостей заглянуть в тот сосуд, приступил без промедления к своему рассказу.