Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Все думаю, думаю даже ночами, писать ли тебе с полной откровенностью о своем здоровье. Софья Александровна будет очень недовольна мной. Но я все же решил написать, хотя и знаю, что огорчу тебя. Почему же я пишу? Слишком ты близок мне, и я не могу замкнуться в отношении тебя. Что же оттягивать! Здоровье мое неуклонно тает. Я все слабею. Очень ослабли ноги, и плохо то, что левая нога значительно хуже правой. Я могу ходить, только опираясь на палку. Устану, чувствую, колени подгибаются. Читать вслух уже не могу — начинаю задыхаться. Так что мою работу о Чехове будут читать вместо меня другие. Во время еды у меня делаются спазмы в горле, и я начинаю кашлять. Когда невропатолог просил меня коснуться носа левой рукой, я сразу не смог, в отличие от правой. Все это результат расстройства сосудистой системы мозга. И это не все, тяготят меня и другие явления, что-то с почками и особенно с предстательной железой. Я называю ее предательская железа. Ну хватит!

Итак, еду в санаторий, вероятно в любимую Малеевку, и на службу не вернусь. Доволен? К сожалению, Григорий Михайлович еще слабее меня. Был у него 3^ий раз. На этот раз он не спал. А то из‐за наркотиков он часто спит днем. Он мне сказал и утешительное. Все последние анализы показали улучшение, но боли не прекращаются.

Софья Александровна все готовится к переезду. Ремонтирует мебель (начала еще летом) и вычеркивает в табель-календаре дни, оставшиеся до апреля. Как узник в тюрьме, и я теперь подпеваю: «Ехать! Ехать!» Очень тяжело в нашей квартире. Скандалы действуют на меня удручающе. И мне, и Софье Александровне теперь самое главное, самое нужное — покой. Будем жить еще скромнее, но только бы тишина и независимость. Тогда, может быть, при помощи индийской травки розерпии я смогу продлить свою жизнь[1129]. Я не могу, как Евгения Савельевна, относиться к смерти благосклонно, т. к. мне не на кого оставить Соню. Это самая тяжелая для меня мысль. А она бодра, верит в мое спасение на новой квартире. Договорилась и с Борисом Делоне, что я перееду к нему на время переезда и устройства квартиры. Несмотря на тягостные мысли, настроение общее бодрое, т. к. я прожил хорошую жизнь. Сегодня день рожденья Татьяны Николаевны. Завтра именины Софьи Александровны.

Привет всем вам.

Твой всегда НА.

От Танюши еще одно чудесное письмо.

14 ноября 1956 г. Москва

Дорогой мой Гогус,

Сегодня был у дедушки Гриши. Здоровье без перемен. Он очень восхищен тобой, твоей душевной крепостью. Его жена уже на пенсии, и оба они будут получать вдвоем около 1300 — этого хватит для скромной жизни на двоих. 8^го меня провожали в Музее. Пригласили в Президиум (праздничный), прочли приказ с благодарностью (в переплете с изображением Музея). Потом альбом — Н. П. (т. е. я) в Государственном Литературном музее: мои выставки, лекции, доклады, заметки, словом, моя жизнь в Музее во всех проявлениях. Потом изумительно оформленный снимок Медного всадника. Памятник на фоне несущихся клубящихся туч. На скале — темная тень. Так и получилось «над самой бездной Россию поднял на дыбы»[1130]. А под ним — просторы Невы. Очень хорошая сепия![1131]

Много было сказано сердечного, и все было так искренно.

Даже секретарь партийной организации сказал неподобающее. «У Вас особый талант уметь любить всех, и вот Вас все любят». Комплимент сомнительный, но сказан без иронии. Да еще коробку шоколадных конфет (gula гуля, гуля!). К сожалению, я не мог от волнения говорить. Меня и обнимали, и целовали (конечно, девицы!), и просили автографы. Кто-то съязвил: «Прямо Жерар Филипп!»

Теперь собираюсь ехать в санаторий, но, к сожалению, лишь с половины января. Огорчили и тем, что, оказалось, платить 550 рублей все же придется. Сказали, что даровая путевка, и ошиблись!

А мне очень хотелось в связи с переломом моей жизни побыть одному, побродить по лесу, писать мемуары. Меня очень порадовало, что ты написал о последней части. Но ты оценил или нет известие об ожидании ребенка и надвигающуюся грозу мировой войны и картину Джорджоне: женщину, кормящую грудью ребенка, и молния в туче.

У Паустовского[1132] буду на днях. Я так благодарен Лизе[1133], что она устроила наше свидание. Еще бы хоть вечерок вдвоем повспоминать былое.

Когда Софья Александровна прочла ваши письма — сказала: «Обязательно выпиши Г. А. к нам в Аэропорт»[1134]. Всего доброго.

Твой Н. П.

<26 ноября 1956 г.> Москва

Дорогой мой Гогушка! Рукопись уже давно получил. Но у Паустовского не был: он болеет, говорят, припадок астмы. Сережа Лозинский просит кое-что уточнить в воспоминаниях (название глав) и обещает перепечатать, и я смогу сдать в Публичную библиотеку уже все. Печатаю также отдельные статьи: «Медный всадник» и другие. Все готовлю для сдачи в Публичную библиотеку. Собираюсь весной к юбилею П<етербур>га — Ленинграда.

Здоровье улучшается.

В санаторий, видимо, в январе. После отъезда Мишеньки. Очень жду. От Танюши вестей нет.

Получил работу в «Литературном Наследстве».