Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

1) Рецензию на публикацию писем жены Герцена к Герцену.

2) Подбор иллюстраций к IV тому «Герцен — Огарев» из Пражской коллекции. Это значит, работа над рукописью и работа в Библиотеках, в Музеях — старые альбомы, собрание гравюр и т. д.

Много вижу людей приятных и интересных. С Музеем связь пока не порвана. Я консультант Пушкинской выставки. Слушаю лекции чудесного Бонди. Отношение ко мне остается внимательным и благосклонным. Вчера с Софьей Александровной был на вечере Кочаряна[1135]. Одиссея. Читал мастерски, но… очень подчеркивал чувственные места. Вообще это не классический стиль Гомера, а стиль барокко.

Скажи Татьяне Спиридоновне, что ее письмо о здоровье не снимает моего вопроса. Нужно же ей поговорить обо всех своих состояниях с врачом, которому она может довериться.

Ты и мальчики пишут мне о Тургеневе. Я очень рад, что Вы его читаете. «Дым» я люблю меньше других романов. Если можно достать в Харькове «Классики русской литературы», Детгиз, 1953, 2^ое изд., прочтите мою статью о Тургеневе[1136]. Я там пишу о нем как о сатирике, ведь в «Дыме» и прогрессисты и консерваторы — все это сатира. Больше всего я люблю «Дворянское гнездо», «Вешние воды» и Чертопханова[1137].

Был у дедушки Гриши, но я его не видел: у него сидел врач. Нового ничего. Был и у Николая Николаевича. Тот наслаждался свободой от службы и семьей.

Привет вашему квартету.

Всего доброго.

Твой НАнциф

<Между 20 и 22 февраля 1957 г.>

Дорогой мой Гогушка!

Хоть и медленно, но силы возвращаются. Вчера врач нашел значительный прогресс и разрешил, если с путевкой не обманут, ехать в Малеевку в начале марта. Дай-то Бог! Чувствую себя и бодрее: получил большое письмо от Танюши и 2 снимка — она с Таточкой в саду и Таточка одна, обе цветные. Замечательные краски, никогда не видал таких снимков. Танюша пишет, как она устроила тетю Аню, выделила ей отдельную комнату. Наконец-то! Это впервые за всю ее долгую жизнь. Уютно обставила ее. Тетя Аня помогает ей в хозяйстве и много читает Таточке, помогает ей усовершенствовать русский язык. Вот о себе и своем, а теперь о тебе и твоих, хотя твое тоже в известной степени и мое.

Ты все жалуешься на сыновей. Прав ли ты в их оценке и в своих реакциях на их проступки? Бахтина писала мне, что ты слишком строг. Помни, что оба они в переходном возрасте, когда подростки — юноши очень обидчивы. Главное — щади их самолюбие. Помни себя и свою маму. Как ты раздражался, бывал нетерпим! Я понимаю и твою тревогу за их будущее, понимаю и боль, когда видишь их недостатки. Но верь моему чутью, оба они в своей основе хорошие подростки.

Обнимаю тебя.

Твой НАнц

12 марта 1957 г. Старая Руза

Дорогой мой Гогушка. Я обеспокоен отсутствием отклика на мои письма Харьковскому квартету. В чем дело? Я уже в Малеевке. Опасения, что я не транспортабелен, — вздорны. Даже давление не поднялось. Это был Женский день. Меня пригласили на вечер наших санитарок и пр. Я даже сказал речь (очень короткую). Лечение — пока безделье. Лежать на веранде упакованным как ребенок. Немного гулять.

В комнате я один. Тишина и безмолвие. Но мне скучно. Самое трудное выдержать диету: уж очень много соблазнов.

Пишите. Привет Тане, Павлуше, Алеше.

Ваш НАнц.

20 мая 1957 г. Москва

Carpe diem, quam minimum credula postero[1138].

Пусть, дорогой мой Гогус, этот эпиграф не смутит тебя. Ведь я всегда порицал эту «мудрость» Горация. Пишу тебе я этим чувством дня — благостного дня, дарованного мне судьбой. Воздух насыщен ароматом сирени и яблок. Вишня в своем белом подвенечном наряде. Сочная, свежая трава. Ожившие дубы. Чуть алеет запад. Слышно: Ку! Ку! Затихло. На смену трели соловьев.

Это значит, что Софья Александровна вчера вырвала меня из Москвы и в нанятой машине переправила в Дарьино. Вот мне и захотелось жить дарованные мне дни и не думать о будущем. Я еще не имею твоего отклика на мое последнее тревожное письмо. Тревогу забили доктора из‐за растущей моей слабости. Потребовали различные анализы и осмотры. Очень тяжело мне теперь волочиться в клинику. И вот анализы дали вполне удовлетворительные результаты. Лечение новокаином я отложил до возвращения в Москву. То, что встретило меня здесь, — лучше всех лекарств.

После Малеевки в Москве у меня была трудная полоса. Подготовка к переезду на новую квартиру. Наша еще не готова, но Софья Александровна была в аналогичных квартирах и в восторге от всего.