Тогда художники-сценографы работали темперой, расписывая вручную сотни метров ткани, лежащей на полу. Ориентируясь на эскиз, наносили рисунок углем, вставленным в большую палку, затем смешивали пигменты и клеевую основу, стараясь также оставаться верными эскизу в оттенках. Самое забавное, что мне пришлось делать — это водрузить на плечи бидон с краской, чтобы раскрасить зеленые лужайки. Я радостно разбрызгивала шлангом ярко-зеленую краску, создавая изумрудные переливы. Это похоже на сегодняшний стрит-арт!
Мне очень импонировало его благородство. Как он себя преподносил, каким рассказчиком был. Элегантен во всем! И за столом. С ним мы спорили, произносили тосты, обсуждали вино, искусство и кухню. Наши застолья напоминали пиры эпохи Ренессанса. Когда я была еще слишком молода, он казался мне очень суровым. С первого взгляда он вызывал не симпатию, а трепет. Но только с первого взгляда.
Да, в Кодройпо. Мы шли радом с суперинтендантом Карло Мария Бадини и вспоминали добрые времена Ла Скала с Бенуа.
Очень. В них проявляется его фантастическая личность. Особенно запомнился портрет его супруги Дизмы. Помимо театральных работ мне нравились его интерьеры, натюрморты.
Он говорил, что у меня много фантазии и отличное чувство пространства. Часто удивлялся моему чувству пропорций. Однажды в моей небольшой мастерской я работала по памяти перед полотном в 20 метров. Николай сказал мне: «Как тебе удается увидеть, ты же так близко… меньше двух метров? Как ты можешь рассчитать всё без нанесения квадратов на полотно, только фантазией, и даже не ошибаешься в пропорциях. Ты — маленький гений, у тебя всё — в голове!»
Долорес Пюто с Николаем Бенуа. 1970-е гг.
В честь двухсотлетия Ла Скала Николай настоял на том, чтобы я сделала выставку. Он говорил мне: «Ты можешь рассказать о театре с помощью твоего искусства. Ты знаешь театр во всех его деталях. Каждое помещение, каждый уголок». Так родилась большая выставка из восьми работ и серии литографий в честь важных персонажей, связанных любовью к театру-юбиляру. Эта выставка, благодаря содействию Николая Бенуа и суперинтенданта Карло Мария Бадини, размещалась в театре и во Дворце Туризма[247] в 1978 г., затем она перемещалась в другие театры и театральные помещения в разных странах.
К сожалению нет, но издалека я наблюдала за ним и ценила его работу.
В Музее Долорес Пюто в Ломаццо, 19 июня 2017 г., еще до встречи с художницей, прошла беседа с ее дочерью, Марией Луизой Рудони, в замужестве Анджи.
Присутствие в нашем доме Николая всегда был фундаментальным, потому что он был учителем моей матери во всех отношениях. Он принял совсем еще юную маму на работу в Ла Скала. Когда он приходил к нам, поначалу я не обращала на него много внимания, а с 11–12-ти лет мои воспоминания становятся уже более четкими. Он часто приходил в мастерскую, и они с мамой проводили много времени вместе.
В Милане на виа Альберти, где мы жили. Внизу находилась мастерская, а наверху квартира. Готовили выставку к двухсотлетию Ла Скала, и Николай давал маме советы, кроме того, он написал вступительное слово к каталогу выставки. И с нами, тремя детьми, из которых я — старшая, у него сложились дружеские теплые отношения. Он часто путешествовал с нашими родителями, мама и папа приезжали в Кодройпо, в дом Бенуа и Де Чекко. Я бывала в его доме в Милане, это был чудесный дом.
Да, там, в доме, на котором сегодня установлена мемориальная доска. Помню, как приходили к ним в гости: квартира вся была заполнена книгами, сотни и сотни книг повсюду. В студии под стопками книг можно было найти настоящие рисунки Пикассо! И потом было невероятное количество рисунков, эскизов.
Николай Александрович обладал чудесным качеством — любил детей. Он веселился вместе с нами. Брал, к примеру, носовой платок, накручивал на палец, рисовал рот, наподобие матрешки, и играл с нами. Он был таким милым! И у него была хорошенькая собачка.
Я помню только черного пуделя.