Николай Гумилев

В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград.
И горит над рдяным диском
Ангел твой над обелиском,
Словно солнца младший брат.
Я не трушу, я спокоен,
Я моряк, поэт и воин,
Не отдамся палачу.
Пусть клеймят клеймом позорным,
Знаю, — сгустком крови черным
За свободу я плачу.

За стихи и за отвагу,
За сонеты и за шпагу,
Знаю, строгий город мой,
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезет меня домой.

Это стихи действительно очень сильные и «гумилевообразные». H.A. Струве даже написал специальную работу, доказывающую принадлежность данного текста именно авторству Гумилева. «… Общее впечатление и стилистический анализ говорят в пользу подлинности этих предсмертных стихов Гумилева, — заключал свою экспертизу H.A. Струве. — В худшем случае, мы имеем дело с первоклассным подражанием, написанным большим знатоком гумилевской поэзии, усвоившим не только ее внешние приемы, но и дух» (Струве H.A. Последнее стихотворение // Новый журнал (Нью-Йорк). 1970. № 5. С. 65).

Но, допуская возможность, что что-то подобное могло быть сочинено Гумилевым за двадцатидневное его пребывание в камере Дома предварительного заключения на Шпалерной, а затем передано теми, кто уцелел после «таганцевского расстрела», на волю (в качестве ли списка или пересказа на память), невозможно, действительно зная «не только внешние приемы, но и дух» гумилевской поэзии, допустить, что это стихотворение и есть «предсмертные слова» поэта. С этими словами — словами литературного прощания с городом, поминанием «сонетов и шпаги», демонстрацией мужества («Я не трушу, я спокоен…») — в последний час Гумилев обращаться к оставляемому им миру не стал бы. Вся его жизнь теряла бы смысл, если бы последние ее минуты он стал бы тратить на то, чтобы написать на стене камеры этот текст.

Но он его и не писал.

В истории изучения жизни и творчества Гумилева происходит, как это всегда бывает с наследием великих поэтов, много чудес. Чудом — иначе и сказать нельзя — спустя полвека после трагедии августа 1921 г. нашелся свидетель, который побывал в камере на Шпалерной уже после расстрела «таганцевцев» и видел, что было написано Гумилевым на этой страшной стене. «Эту надпись на стене общей камеры № [77] в ДПЗ на Шпалерной навсегда запомнил Георгий Андреевич Стратановский (1901–1986), арестованный осенью 1921 г. по “делу”, к которому не имел никакого отношения. Впоследствии, он занимался переводами, преподавал в Университете (был доцентом). […] По вполне объяснимым причинам Г. А. Стратановский предпочитал не делать общественным достоянием свои тюремные воспоминания, хотя, конечно, ему было что рассказать и написать. Об этом знали только в его семье» (Эльзон М. Д. Последний текст Н. С. Гумилева // Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. С. 298). Легализация имени Гумилева в СССР совпала со смертью Г. А. Стратановского, и ту тайну, которую он хранил в течение шестидесяти пяти лет, передал миру его сын.

Последними словами Гумилева были:

Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь.

Н. ГУМИЛЕВ

Хроника жизни и творчества Н. С. Гумилева [1]

1886

Ночь со 2-го на 3-е апреля. В Кронштадте, в доме Григорьевой по Екатерининской ул., у старшего Экипажного врача 6-го флотского экипажа коллежского советника Степана Яковлевича Гумилева и его жены Анны Ивановны родился третий ребенок, мальчик[2]. Из-за страшной бури, разразившейся в эту ночь над Кронштадтом, роженицу не повезли в больницу, и повивальная бабка, принимавшая роды на дому, предсказала младенцу «бурную жизнь».

15 апреля. Младенец Николай крещен в кронштадтской Морской Военной Госпитальной Александро-Невской церкви. Таинство крещения совершал протоиерей Владимир Краснопольский, восприемниками были дядя новорожденного, контрадмирал Л. И. Львов и сводная сестра A.C. Гумилева.

Май — июнь. Семья Гумилевых с новорожденным Николаем отдыхают в Слепнево Бежецкого уезда Тверской губернии (родовом имении Львовых).

1887

9 февраля. С. Я. Гумилев выходит по болезни в отставку в чине статского советника. Семья Гумилевых переезжает из Кронштадта в Царское Село, где отец поэта купил двухэтажный дом (ул. Московская, 42). Здесь прошло детство поэта.

1890