Николай I

В июне 1846 года английское правительство возглавил Россель, а на посту министра иностранных дел оказался старый недруг России Пальмерстон. Приехав в декабре того же года в Вену и встретившись с Меттернихом, Николай Павлович заявил: «Ни слова о политике, я приехал сюда побеседовать с вашей женой»^{1074}. Когда же запас любезностей иссяк, Николай обрушился с упреками на Меттерниха, заявив, что Константинополя он никому не отдаст и что если туда кто-либо осмелится направить войска, то русские их всегда опередят. Судя по всему, мысль о неизбежности скорого краха Османской империи всецело захватила Николая Павловича и не опровергалась его дипломатами. В интимном разговоре с П. Д. Киселевым император как-то сказал, «что как политик не может и желать лучшего соседа, но, к счастью, эта страна на пути к гибели из-за отвратительного управления, которое только ускоряет неизбежное падение». «Страну переполняет христианское чувство, — продолжал он, — а нападки со стороны мусульман только закаляют его, и оно день ото дня становится для них все более опасным и угрожающим. Будь у султана характер потверже, он бы перешел в христианство и народ в большинстве своем последовал бы за ним. Другого ему ничего не остается»^{1075}. Во время другой встречи с П. Д. Киселевым Николай Павлович еще раз уточнил свое видение статуса Константинополя и Европейской части Турции: «Если мусульмане покинут Европейскую Турцию, лучшее устройство для нее — создание двух-трех княжеств с центром в Константинополе, имеющем статус свободного города». «Он решительно отвергал, — свидетельствует П. Д. Киселев, — идею создания Греческой империи или присоединения Константинополя к России». Только неумная зарубежная пресса могла писать об этом с искренним заблуждением; чаще, выражаясь современным языком, имел место сознательный «черный пиар», в свете которого русский император должен был выглядеть не только «жандармом Европы», но еще и кровожадным завоевателем. Николай Павлович признавался, что в России такая идея существует, но относился к ней отрицательно. «У нас есть мечтатели, лелеющие эту мысль, — говорил он, — но я считаю ее несовместимой с будущим России. Константинополь приведет Россию в упадок, точно так же, как и славянская конфедерация»^{1076}.

«С нами Бог, разумейте, языцы…»: 1848 год

Еще во время пребывания Николая I в Англии его старый знакомый Веллингтон заявил ему: «Не забывайте никогда, что мы постоянно продолжаем жить в революции»^{1077}. В январе 1848 года Меттерних писал своему коллеге Нессельроде: «Год, в который мы только что вступили, неминуемо будет ознаменован великими событиями. Струны слишком натянуты, чтобы не лопнуть. Юг Европы охвачен революцией, и в Италии неизбежно возникнет кризис, который не остановят усилия серединной Европы»^{1078}. Меттерних был прав за исключением того, что революция началась не с Италии, а вновь с Франции. Точнее, она началась еще в 1847 году гражданской войной в Швейцарии, если не считать еще более ранней «галицийской резни» 1846 года.

Для Николая Павловича, внимательно следившего за европейскими событиями, ничего нового в этих прогнозах не было. Русский посол в Париже, брат «начальника штаба по крестьянской части» Н. Д. Киселев, еще 19 января 1848 года сообщал о «возможности революции в 1848 году»^{1079}.

Февральская революция 1848 года во Франции, лишившая престола «короля баррикад», вызвала у Николая Павловича известное чувство удовлетворения. Когда 21 февраля в Петербурге было получено первое известие об отречении Луи Филиппа в пользу внука, графа Парижского, при регентстве герцогини Орлеанской, Николай Павлович был доволен, хотя его брат Михаил предчувствовал, что этим дело не завершится, и всем говорил: «Вы увидите, что через два месяца у них во Франции произойдет полная революция»^{1080}. Произошло это намного раньше. Уже на следующий день, 22 февраля (5 марта), в 5 часов дня после получения новой депеши о событиях во Франции Николай Павлович, по существующей легенде, прервал бал у наследника Александра Николаевича известной фразой, пересказанной биографом императрицы Александры Федоровны А. Т. Гриммом: «Sellez vos chevaux, messieurs: la république est proclamée en France!» («Седлайте коней, господа, во Франции провозглашена республика!»)^{1081}. Эта весьма сомнительная фраза разлетелась по всей Европе и 3 августа была упомянута в № 64 «Новой Рейнской газеты», издаваемой К. Марксом.