Николай I

Английское правительство справедливо восприняло заключение Адрианопольского договора как поражение и бросило все силы на вытеснение России из Юго-Западной Европы. Тем более что А. Ф. Орлов продолжал вести переговоры с султаном, требуя выполнения уже состоявшегося решения о присоединении к Сербии дополнительных территорий. Тем временем в Сербии оформилась оппозиция княжеской власти Милоша Обреновича и в 1835 году была провозглашена конституция, которая вызвала резкое недовольство как султанского, так и царского правительства. По мнению Николая I, Сербия, получившая автономию благодаря русскому оружию, должна была проявлять умеренность, как территория, находящаяся под юрисдикцией Турции. Под давлением российского Министерства иностранных дел Милош Обренович поспешил отменить ограничивший его власть устав. В 1838 году султан даровал Сербии новый устав, прозванный «турецким», который отстранял скупщину (парламент) от участия в управлении. Английский и австрийский консулы в Сербии по очереди поддерживали то Милоша, стремившегося к единоличной власти, то уставобранителей, автоматически занимая позицию, обратную России и обвиняя царское правительство — отчасти не без причин — во вмешательстве во внутренние дела Сербии. В августе 1842 года уставобранители добились свержения Милоша Обреновича. Последний был изгнан из Сербии. Скупщина призвала на его место князя Александра Карагеоргиевича, внука сербского национального героя Карагеоргия. Он считался ставленником венского двора. В Петербурге были недовольны, но Россия уже утрачивала влияние в княжестве. В письме к И. Ф. Паскевичу от 7 (19) декабря 1842 года Николай Павлович довольно флегматично прореагировал на события в Сербии: «Жду донесений Ливена по сербскому делу; оно щекотливо, ибо поддерживать права наши я должен, но решить в чужом деле тоже трудно и неловко»^{1111}.

Вероятно, по этой причине 1837 год становится заметной вехой в сближении России с Черногорией, которая должна была стать новым плацдармом влияния на Балканах. Фактически Черногория была самостоятельным государством, хотя и не признанным ни Турцией, ни европейскими государствами. Постоянные военные конфликты требовали от страны большого напряжения сил. После смерти правителя Черногории Петра I и прихода к власти Петра II Негоша Россия возобновила оказание ей регулярной денежной помощи. Эта помощь была увеличена в 1837 году, а в 1851 году Россия способствовала признанию правителем Черногории племянника Негоша Данилы Станкова. В отличие от своих предшественников Данила не захотел совмещать в одном лице духовную и светскую власть и сообщил в Петербург о своем решении не принимать духовный сан. Памятуя уроки Сербии, в Петербурге признали его лишь светским князем, а Черногорию — княжеством, что укрепляло надежды черногорцев на полную независимость. Это усиливало позиции России в Черногории, но вызвало недовольство Австрии и Турции.

В сущности, мы не найдем ни одного примера, когда бы Николай Павлович использовал национально-освободительные движения в российских интересах. Император сохранял верность своим принципам даже в начале Крымской войны, когда многие публицисты славянофильского толка призывали бросить клич братьям-славянам как в Турецкой империи, так, если понадобится, и в Австрии. «Сербы ждут, без сомнения, как ворон крови, знака к восстанию», — писал М. П. Погодин^{1112}. При этом Николай Павлович постоянно выказывал сочувствие южным славянам. Когда в 1853 году осложнилось положение в Черногории, он, по свидетельству А. Д. Блудовой, говорил: «Только бы черногорцы не погибли», причем «его лицо дышало таким бескорыстием, живым участием, так ясно было видно, что дорого ему охранение Черногории не то что из политических соображений, а от сердечного горячего сочувствия к народу»^{1113}. Продолжая свои рассуждения об отношении императора к южным славянам и грекам, мемуаристка замечает, что «все-таки, несмотря на подозрения и сомнения, сердце лежало к ним у Николая Павловича и болело за них до конца»^{1114}.