Николай I

Революционный подъем 1848 года, выразившийся в аграрном движении, привел в июне к тому, что молдавский господарь Михаил Стурдза был вынужден пойти на значительные уступки, а валашский господарь Георг-Димитр Бибеску отказался от престола. Остаться в данном вопросе в стороне Николай I не мог. Еще в апреле 1848 года в инструкции канцлера К. В. Нессельроде чрезвычайному послу России в княжествах генералу А. О. Дюгамелю разъяснялось: «Если нам позволительно присутствовать в качестве простых зрителей при изменениях, происходящих в Западной Европе, то мы не можем сохранять ту же чисто наблюдательную позицию по отношению к странам, где мы имеем права, которые должны защищать, и обязанности, которые должны выполнять. К этой именно категории принадлежат Молдавия и Валахия»^{1119}. Далее генералу было предписано сообщить по секрету правителям княжеств, что при необходимости «император оказал бы господарям материальную помощь, оккупировав княжества своими войсками»^{1120}. В соответствии с достигнутыми с Турцией соглашениями, в июле русские войска (всего около четырех тысяч человек) были введены в Молдавию, а в августе турецкий корпус, усиленный русскими войсками, — в Валахию. Согласно Балта-Лиманской конвенции, подписанной 19 апреля (1 мая) 1849 года, самоуправление княжеств ограничивалось: право выбора господарей, предоставленное ранее местным диванам, отменялось; отныне их должен был назначать султан с согласия России на семь лет, деятельность представительных боярских органов (Обыкновенных и Чрезвычайных собраний) приостанавливалась. В оккупированных княжествах при господарях теперь находились «чрезвычайные комиссары».

Номинальный характер владения Турцией этими княжествами в дальнейшем не провоцировал крайних форм национальных движений. Позднее, уже в годы Крымской войны, командующий Дунайской армией князь М. Д. Горчаков в записке от 27 января 1854 года отметил некоторые тревожные настроения в связи с деятельностью «революционной партии»: «Часть бояр и людей среднего сословия находится под влиянием самых демагогических начал; цель ее (партии. — Л. В.) состоит в образовании на радикальных основаниях романского государства из обоих княжеств, Булгарии и Бессарабии и части Трансильвании»^{1121}. И в предшествующий период часть молодых бояр выступала за воссоздание романского государства за счет Турции (Валахия, Молдавия), Австрии (Трансильвания, Буковина) и России (Бессарабия), а также за отмену крепостного права, хотя и ограниченного регламентом 1831 года, но оставшегося.

В обстановке 1848–1849 годов даже славянофильство казалось Николаю I опасным. На объяснения И. С. Аксакова, что в отношениях его единомышленников к западным славянам «было только одно сердечное участие к положению единокровных и единоверных своих собратьев», он откликнулся резкой припиской: «Потому что под видом участия к мнимому утеснению славянских племен таится преступная мысль о восстании против законной власти соседних и отчасти союзных государств и об общем соединении, которого ожидают не от Божьего произволения, а от возмущенья, гибельного для России»^{1122}.

Николай Павлович боялся славянского объединения независимо от национально-освободительного движения 1848–1849 годов. И. С. Аксаков на один из вопросов, заданных ему в III отделении в марте 1849 года, отвечал, что его «более всех славян занимает Русь, а брата моего Константина упрекают даже в совершенном равнодушии ко всем славянам». Николай Павлович в этом месте сделал пометку: «И дельно, потому что все прочее мечта; один Бог может определить, что готовится в дальнейшем будущем; но ежели стечения обстоятельств и привели к этому соединению, то оно будет на гибель России»^{1123}. Идеологические противники Николая либерального и демократического направлений чувствовали эту враждебность императора по отношению к их политическим утопиям. В статье, опубликованной в августе 1849 года, А. И. Герцен писал: «Славянский мир ничего другого не желает, как объединения в свободную федерацию;

Россия — это организованный славянский мир, это славянское государство. Именно ей должна принадлежать гегемония, но царь отталкивает ее… Взятие Константинополя явилось бы началом новой России, началом славянской федерации, демократической и социальной»^{1124}.