Николай I

Что ж, Николай помнил записку о пагубности духа либерализма или вольномыслия, написанную покойным братом Александром I незадолго до поездки в Таганрог. Обладая «гениальным инстинктом охранения», по мнению рассуждавшего на этот счет уже позднее К. Н. Леонтьева, «государь был до такой степени идеальный самодержец, каких история давно не производила». Даже славянофилы, которые так же, как и он, являлись пламенными патриотами, вызывали его настороженность, потому что были либералами, а «Николай Павлович чувствовал, что под боярским русским кафтаном московского мыслителя кроется обыкновенная блуза западной демократии»^{1871}. Он был из числа тех, зачастую негибких деятелей и неудобных людей, которые не поступались своими принципами. Многие черты характера способствовали выполнению им обязанностей государя, но именно принципиальность и честность во всем подчас мешали ему быть гибким политиком.

Вопреки расхожему представлению о том, что Николай I был чужд всякого милосердия и сантиментов, он, при всем своем ярко выраженном темпераменте холерика, отличался склонностью к меланхолии и нередко выглядел несчастным. Проявляя свои чувства в ярко выраженной форме, он часто целовал людей, будь то растрогавший его декабрист П. Г. Каховский или незнакомый человек в лисьей шубе у Зимнего дворца утром 14 декабря 1825 года. Во время Пасхи, когда он христосовался с сотнями людей, его щека становилась черной. Он отличался чувствительностью и часто плакал, когда сердце его бывало затронуто. По свидетельству современников, он плакал во время допроса П. Г. Каховского, заливался слезами у гроба H. М. Карамзина, чьи мысли о незыблемости самодержавия были ему так близки. Вместе с Александрой Федоровной плакал он во время торжественной присяги наследника-цесаревича в 1834 году, плакал над телом покойного А. X. Бенкендорфа в 1844 году, как сиделка дежурил у сраженного апоплексическим ударом любимого брата Михаила Павловича в 1849 году, а во время его похорон, несмотря на болезнь, выдержал весь церемониал до конца. «Когда гроб стал медленно опускаться и загремели пушки и беглый огонь, государь так зарыдал, что раз даже вырвалось у него громкое всхлипывание»^{1872}. Со слезами на глазах высказывал новый император свои мысли и чувства французскому посланнику Ла-Ферронэ во время приема дипломатического корпуса 20 декабря 1825 года. Слезы наворачивались у него на глаза при одном из первых исполнений в интимном кругу гимна «Боже, царя храни» (зимой 1833/34 года), а также на первом светском концерте духовной музыки в 1850 году. Но особенно глубокие переживания ожидали его в годы Крымской войны, когда он как будто сразу сдал и постарел. После поражения под Альмой А. С. Меншиков направил к нему своего адъютанта С. А. Грейга, приказав откровенно рассказать обо всем, что тот видел: «Когда государь выслушал Грейга, слезы полились у него ручьем. Он схватил Грейга за плечи и, потрясая его довольно сильно, повторял только: «Да ты понимаешь ли, что говоришь»^{1873}.

Для Николая Павловича было характерно открытое проявление чувств, эмоциональных реакций, которые нередко можно было предсказать. По мнению Э. Кречмера, темпераменты «разделяются на две большие конституциональные группы — шизотимиков и циклотимиков». Впрочем, это не больные люди, а только предрасположенные при определенных обстоятельствах стать шизофрениками или приобрести циркулярный психоз, то есть стать циклоидами. Обладающие циклоидным характером, по мнению Э. Кречмера, это «прямые несложные натуры, чувства которых в естественной и непритворной форме всплывают на поверхность и, в общем, понятны каждому. Шизоидные люди за внешним скрывают еще и нечто глубинное… Что скрывается за этой маской? Мы не можем по фасаду судить, что скрывается за ним… Цветы шизофренической внутренней жизни нельзя изучать на крестьянах, здесь нужны короли и поэты. Бывают шизоидные люди, относительно которых после десятилетий совместной жизни нельзя сказать, что мы их знаем»^{1874}. Они способны на неожиданные экстравагантные поступки вплоть до внешне немотивированного убийства или сотворения шедевра искусства. Николай Павлович был психически здоровым человеком, без сколько-нибудь заметной тенденции к патологии, но темперамент циклотимика-циклоида все-таки больше соответствовал его натуре. При некоторой неожиданности и даже непредсказуемости отдельных поступков Николая Павловича в глазах людей, не представляющих его внутреннего мира и системы ценностей, на самом деле в его действиях, в системе наград и наказаний и т. д. прослеживается четкая логичная мотивировка, в основе которой лежала, как правило, требовательная справедливость.