Николай I

Николай Павлович хорошо рисовал и чертил резцом гравюры, проявляя склонность к коллекционированию не только военной арматуры, но и произведений изобразительного искусства. Он обладал хорошим голосом и музыкальным слухом, исполнял несложные произведения на «музыкальных трубах» во время домашних вечеров у императрицы. Феноменальная зрительная память, характерная для многих представителей династии Романовых, от Александра I до Николая II, помогала ему поддерживать личные контакты с людьми. Он помнил по фамилии и в лицо огромное число офицеров, чиновников, представителей аристократии и артистов, унтер-офицеров и слуг. Как правило, он никого не забывал из тех, с кем ему приходилось общаться. Во время пребывания в Англии в 1844 году он узнал, например, бывшего пажа, который прислуживал ему в 1816–1817 годах, и, к удивлению присутствующих, подошел к нему, пожал руку и завязал непринужденный разговор. Но он так же хорошо помнил и своих недругов. И просто тех, кто ему не угодил, неохотно прощая или вовсе никогда не прощая их. Его «убийственную» в этом отношении память вспоминали многие. Он не был творческой личностью, не понимал поэзии, в художественной литературе предпочитал исторические романы Вальтера Скотта и сентиментальные французские романы Эжена Сю для семейного чтения вслух. Был страстным театралом и, не лишенный музыкального слуха и вокальных способностей, не был чужд музыке. Основным критерием оценки художественных произведений русских авторов для него была идейно-политическая направленность, соответствующая принципам самодержавия и народности. И на этом поприще он оставался практиком, взяв на себя роль верховного цензора.

Склонность к военному делу отвечала его потребностям в стремлении к порядку, игре по правилам, единообразию. И в этой сфере его качества руководителя-практика раскрылись наиболее полно. «По своим интимно-интеллектуальным потребностям, — писал А. Н. Савин, — Николай до конца своих дней оставался, в сущности, военным, не способным и не желающим вытравить из себя аромат кордегардии, всего свободнее дышал на ученье и на смотру, был несравненным фронтовиком… Николай тяготел к практическому, с охотою проверял выкладки своего министра финансов, имел военно-инженерные сведения»^{1854}. «Он входит даже в подробности», — отмечал Ф. Б. Гагерн^{1855}. Излишняя обстоятельность, внимание к мелочам перерастали подчас в придирчивость, он явно недооценивал психологическое значение этих постоянных мелких придирок, которые могли довести людей до исступления. В военной службе он был «неприятным педантом», что дало повод одному из авторов отнести его «к законченному типу военного бюрократа»^{1856}. Это утверждение верно только отчасти, но склонность к формальной стороне военного дела часто преобладала, что также вытекало из особенностей его психологического склада. «Рутинные бюрократические процедуры раздутого бюрократического штата, — пишут психологи, характеризуя тип «Эпиметея» в роли лидера-администратора, — начинают носить ритуальный характер, когда все усилия… бывают направлены на сохранение традиций и поддержание устоев». В то же время «практичность, умение принимать взвешенные решения, определенность позиции… в значительной степени облегчают взаимодействие с ним окружающих. Работа в рамках конкретного плана, основанного на строго проверенных фактах, обуславливает надежность и стабильность… Правила игры будут соблюдены в деталях»^{1857}.

Характерное качество, свойственное личностям типа «Эпиметей», — преимущественная забота не о себе, а о других. Людям этого типа, отмечают психологи, «присуще стремление выполнить свой долг, отдавая, не получая, и заботиться, не ожидая заботы о себе». Приведем два характерных эпизода из Русско-турецкой войны 1828–1829 годов, близких по своему содержанию и реакции императора на пренебрежение к нуждам солдата. Вот что рассказывает И. С. Листовский со слов Е. Ф. Долинского, бывшего адъютанта фельдмаршала И. И. Дибича: «Известно, что государь строго смотрел на дисциплину и при этом был внимателен к положению солдат. Раз, во время турецкой войны, в летний жаркий день… полк был в ранцах и полной походной форме. Когда государь, осмотрев, ушел в свою палатку, все начальствующие лица разошлись, а полк остался на том же месте, под ружьем. Государь сидел в своей палатке у окна и занимался… Зашед к Дибичу, он застал его обливающегося водой. Между тем, услышав голос государя, собрались все. Государь с большим гневом говорил: «Все предаются отдыху, а о бедных людях не подумали, что они в ранцах под ружьем в жару стоят». — «Ложись!» — крикнул государь, и вся команда легла»^{1858}.