Николай I

Сложилась странная ситуация, когда два брата учтиво отказывались от престола в пользу друг друга. Историк А. Е. Пресняков писал: «…Династический водевиль разрастался в дворцовую мелодраму. Затяжка междуцарствия придавала ему действительное значение кризиса государственной власти, попавшей в параличное состояние»^{265}. Другие участники игры, Николай Павлович и Мария Федоровна, чьи цели временно совпадали, рассчитывали выиграть время, чтобы переломить ситуацию в свою пользу. Когда же Константин 2 декабря получил известие о принесенной ему присяге в Петербурге (отослав к тому времени уже два письма с подтверждением старого отречения от престола), он понял, что проиграл. Правда, он поспешил все же дезавуировать законность этой присяги, в том числе в рескрипте П. В. Лопухину от 3 декабря. В тот же день в Петербург из Варшавы прибыл гостивший там великий князь Михаил Павлович, который, выполняя функции фельдъегеря-курьера, привез первые три письма Константина. Среди них не было того, чего ожидал Николай Павлович, — официального манифеста от имени императора Константина об отречении от престола. Цесаревич только подтверждал свое слово, данное Александру Павловичу. Естественно, что для объяснения верноподданным этих, по выражению великого князя Михаила, «домашних сделок»^{266} было недостаточно. Как отмечал секретарь Марии Федоровны, в то время «в комнатах императрицы происходили совещания, и Николай, казалось, был смущен»^{267}. Позднее на полях книги М. А. Корфа, в том месте, где описывался разговор Марии Федоровны с Николаем Павловичем, историк Н. К. Шильдер, столь сдержанный на страницах собственного официального труда, сделал запись: «Николай отказывался от престола потому, что не верил, чтобы Константин Павлович отказался от такого лакомого куска»^{268}.

В 1829 году во время посещения Польши Николай Павлович завел откровенный разговор с цесаревичем, с которым ехал вместе из Замосца в Луцк. «Надеюсь, — сказал государь, — что теперь, по крайней мере, ты отдашь справедливость моим тогдашним поступкам и их побуждению и сознаешься, что в тех обстоятельствах, в которых я был поставлен, мне невозможно было поступать иначе»^{269}. Как писал М. А. Корф, приведший эту цитату, «цесаревич опять старался прервать разговор и, наконец, сказал, что оставит после себя акт, в котором раскроется и его взгляд на это дело, и причина его действий». Но только после смерти светлейшего князя П. М. Волконского, последовавшей в 1852 году, при разборе его бумаг были обнаружены четыре одинаковых конверта с заглавием «Любезнейшим своим соотчичам от Его императорского Высочества великого князя Константина Павловича торжественное объявление». Оказалось, что после смерти цесаревича генерал Д. Д. Курута передал эти конверты П. М. Волконскому, который и хранил их нераспечатанными^{270}. В них находились письма с пометой «Варшава», но без года и числа.

Да, отношения между братьями простыми не назовешь. Как бы там ни было, после получения 3 декабря писем от Константина ситуация для Николая Павловича несколько прояснилась. Константин Павлович, оказавшись в ловушке, не желал нарушать слова, данного Александру I, и явно занимал враждебный нейтралитет, издали наблюдая за тем, как выпутается его младший «братец».