Николай I

Именно с этого момента Николай Павлович начал готовить почву для переприсяги, не теряя пока надежды добиться отказа цесаревича от престола в более официальной форме. Ему удалось если не привлечь на свою сторону, то по крайней мере нейтрализовать тех, от кого зависела судьба престола и будущее России. Многие, запутавшись, сохраняли нейтралитет. Серьезным аргументом в пользу Николая Павловича оказался и заговор декабристов. Он явно вышел из-под контроля «немецкой партии» Марии Федоровны, так же как и владельцев контрольного пакета акций Российско-Американской компании. С последней прямо или косвенно (через акции, родственные или служебные отношения с основными пайщиками) были связаны многие из будущих декабристов: Я. И. Ростовцев, К. Ф. Рылеев, С. П. Трубецкой, Н. А. Бестужев, Д. И. Завалишин, В. И. Штейнгейль, служивший в канцелярии М. А. Милорадовича, Г. А. Перетц. Некоторые из морских офицеров, как, например, А. П. Арбузов, мечтали перейти на службу компании, обладавшей собственным флотом. Дом Российско-Американской компании, в котором находилась квартира К. Ф. Рылеева, а также дом адмирала H. С. Мордвинова стали двумя штаб-квартирами заговорщиков. Накануне выступления мнения их разделились. Появилась идея сыграть самостоятельную партию. Современный историк междуцарствия 1825 года пишет: «…Если Штейнгейль и Батенков настаивали на прежнем варианте действий, который предполагал ввести конституцию посредством совершения дворцового переворота в пользу Марии Федоровны, то Рылеев и Трубецкой задумали совершить переворот государственный, предполагавший захват дворца, арест императорской фамилии, проведение радикального социального переворота. Их план строился на предположении, что противники Николая запустят в ход механизм дворцового переворота, а лидеры тайного общества сумеют овладеть ситуацией и сыграть свою игру. Примечательно, что главной ударной силой восставших должен был стать Гвардейский морской экипаж»^{271}. Были также и рядовые участники, искренне выступавшие в пользу Константина. В любом случае «партия» Марии Федоровны уже не могла владеть ситуацией. М. А. Милорадович, еще недавно хвалившийся 60 тысячами штыков в кармане, также понял, что интрига провалилась. Не исключено, что 14 декабря 1825 года он честно попытался реабилитировать себя.

Необходимость борьбы с заговорщиками во имя сохранения самого принципа монархии была беспроигрышным козырем в руках человека, решившегося открыто бросить перчатку своим противникам. Николай Павлович защищал не столько личные права на престол, сколько саму идею самодержавной власти.

«Послезавтра поутру я — или государь, или без дыхания»: 12–13 декабря 1825 года

Период междуцарствия, когда в формально-юридическом плане на престоле, скорее всего, находился все же «император» Константин Павлович, не признававший за собой этого титула, продолжался 17 дней: с 27 ноября (присяга Константину Павловичу в Петербурге) до 14 декабря (присяга Николаю Павловичу). Однако можно сказать, что все было решено уже в субботу 12 декабря.

Ночь с 11 на 12 декабря прошла в Зимнем дворце тревожно. Внутренний караул несла рота Московского полка, которая 14 декабря выйдет на Сенатскую площадь вместе со своим командиром штабс-капитаном Михаилом Александровичем Бестужевым. Впоследствии он вспоминал: «При смене дежурный капитан передал мне секретное предписание великого князя Николая Павловича: «Начиная от вечерней зари до утренней приводить часовых к покоям его высочества лично самому капитану» (выделено в тексте. — Л. В.). Во втором часу ночи, прошедши с часовым длинный коридор, освещенный одною только лампою, я остановился пред дверьми спальни его высочества, — часовые, один сходя с круглого матика, а другой, вступая на него, впотьмах нечаянно скрестились ружьями, и железо курков резко звякнуло. Почти в то же мгновение полуотворилась дверь и в отверстие показалось бледное испуганное лицо великого князя. — Что это значит? Что случилось? Кто тут? — спрашивал он дрожащим голосом. — Караульный капитан, Ваше Высочество, — отвечал я. — А, это ты, Бестужев! Что ж там такое? — Ничего, Ваше Высочество, часовые при смене сцепились ружьями. — И только?.. Ну, если что случится, то ты дай мне тотчас знать, — и он скрылся. — Это, по-видимому, ничтожное обстоятельство глубоко врезалось в его душу, что можно было заметить при личных его допросах, когда он несколько раз обращался ко мне с желчными упреками и когда вскоре после 14-го он составил дворцовую роту для охранения его особы более надежною стражею»^{272}.