Николай I

Среди лиц, окружавших Николая Павловича, видели и H. М. Карамзина, который тогда сильно простудился. Почти целый день он провел в Зимнем дворце и на Дворцовой и Исаакиевской площадях, куда за новостями для императрицы он ходил в придворном мундире, башмаках и шелковых чулках. «Некоторое время мы были без известий, — отметила в дневнике Мария Федоровна. — Карамзин отправился туда, но присоединившиеся к мятежникам негодяи стали бросать в него камнями»^{328}.

Источники содержат противоречивые указания на место последней встречи Николая Павловича с М. А. Милорадовичем: Дворцовая или Адмиралтейская площадь. Скорее всего, это произошло еще на Дворцовой площади. Адъютант М. А. Милорадовича А. П. Башуцкий оставил яркое описание этой сцены: «Граф М. А. Милорадович прошел через площадь от бульвара, следовательно, он подходил к государю сзади в то время, когда его величество шел вдоль фронта батальона… Все в его появлении было необычайно… Мундир его был расстегнут и частью вытащен из-под шарфа, воротник был несколько оторван, лента измята, галстук скомкан… Но каково же было наше изумление, когда с лихорадочным движением, с волнением до того сильным, что оно нарушало в нем всякое понятие о возможном и приличном, граф, подойдя к государю сзади, вдруг резко взял его за локоть и почти оборотил его к себе лицом. Взглянув быстро на это непонятное явление, государь с выражением удивления, но спокойно и тихо отступил назад. В эту же минуту Милорадович горячо и с выражением глубокой грусти произнес, указывая на себя: «Sire s’ils m’ont moi, dans cet état, il n’y plus que la force, qui puisse agir!»[7]. Не спрашивая ни о чем, государь на эту выходку ответил сперва строгим замечанием: «Не забудьте, граф, что Вы ответствуете за спокойствие столицы», и тотчас же приказанием: «Возьмите Конную гвардию и с нею ожидайте на Исаакиевской площади около манежа моих повелений, я буду на этой стороне с преображенцами близ угла бульвара». При первом слове государя Милорадович вдруг, так сказать, очнулся, пришел в себя; взглянув быстро на беспорядок своей одежды, он вытянулся, как солдат, приложил руку к шляпе, потом выслушал повеление, молча повернулся и торопливо пошел назад по той же дороге»^{329}. На подвернувшихся санях обер-полицмейстера А. С. Шульгина, от которого, как всегда, попахивало спиртным, М. А. Милорадович, спёшив хозяина, в сопровождении своего адъютанта отправился прямо к Сенатской площади. Когда стало ясно, что через площадь не проехать, он кружным путем добрался до казарм Конной гвардии, где встретился с А. Ф. Орловым. Конногвардейцы, явно не спеша, седлали лошадей, выполняя команду на построение. Прождав 23 минуты, М. А. Милорадович в нетерпении сел на лошадь адъютанта командира полка и поскакал на Сенатскую площадь.

Вскоре со стороны Сенатской площади раздались первые выстрелы. Когда, по словам П. Деменкова, «какой-то генерал» подъехал к императору и «доложил о полученной графом Милорадовичем смертельной ране, то на лице государя выразилось глубокое сострадание. Однако к славе его должно прибавить, что он не смутился»^{330}. «Генералом», сообщившим о ранении М. А. Милорадовича, на самом деле был полковник А. М. Голицын. По различным данным, это произошло между двенадцатью часами и половиной второго. Вероятнее всего, роковой выстрел члена Северного общества отставного поручика Астраханского кирасирского полка П. Г. Каховского прозвучал в первом часу, возможно, между 20 и 30 минутами первого. Когда раненого М. А. Милорадовича заносили в находящиеся неподалеку казармы Конногвардейского полка, на рыжей лошади появился А. X. Бенкендорф. Никак не отреагировав на случившееся, он демонстративно проскакал мимо.

Во время выстрела Николай Павлович находился уже на Адмиралтейском бульваре — обширном плацу, примыкавшем эспланадой к Адмиралтейству. Примерно к этому же времени, но еще до выстрела в М. А. Милорадовича^{331}, относится таинственная «челночная дипломатия» А. И. Якубовича. Он зачем-то подошел к Николаю Павловичу с предложением посредничества: «Ваше Величество, я был против Вас, теперь же я хочу умереть за Вас!» Государь поцеловал его и сказал: «В таком случае, поди к возмутителям и уговори их сдаться»^{332}. Позднее и Николай I, и один из конногвардейских офицеров барон И. И. Велио отметят в воспоминаниях, что А. И. Якубович с черной повязкой на голове, прикрывавшей незаживающую рану, полученную на Кавказе, показался им подозрительным и неприятным человеком. «У меня рука чесалась разбить ему череп, так он мне казался опасным», — записал позднее раненный в этот день и потерявший после ампутации руку И. И. Велио^{333}. Действительно, А. И. Якубовича сопровождала во время его передвижений наемная карета, в которой, по свидетельству А. П. Башуцкого (Якубович подвозил его затем в Зимний дворец), находились два пистолета, ружье, шашка и кинжал. Когда утром следующего дня А. И. Якубович был арестован и приведен для допроса, за ним внесли весь этот арсенал, завязанный в узел.