Николай Языков: биография поэта

И на многих других Белинский зубы скалит – с нарастающей «одержимостью». Даже в сторону Гоголя так начинает щуриться, когда «похвала страшней и злей хулы». А ведь практически все – в том числе Языков – воспринимают любое выступление Белинского как манифест позиции всех западников.

Кроме того – за Белинским для многих отчетливо проступает фигура Некрасова, к которому относятся в то время не как к великому поэту, а как к «юному хищнику» нарождающегося железного поколения торгашей – хищнику, который у находящегося в почти безвыходном положении Плетнева торгует пушкинский «Современник», чтобы главное место в этой пушкинской святыне отдать Белинскому – и, естественно, хороший барыш получить, сделав издание предельно скандальным! И даже Герцен поглядывает на Некрасова как на беспринципного дельца, которому неважно, какие идеи проповедовать, лишь бы свой кусок на этом урвать – в свое время это ой как скажется!..

Так что не все так просто.

Гоголь, до которого и стихи и известия о битвах вокруг них доходят с некоторым опозданием, пишет Языкову, в конце января – начале февраля 1845 года:

«Сам бог внушил тебе прекрасные и чудные стихи «К ненашим». Душа твоя была орган, а бряцали по нем другие персты. Они еще лучше самого “Землетрясенья” и сильней всего, что у нас было писано доселе на Руси. Больше ничего не скажу покаместь и спешу послать к тебе только эти строки. Затем бог да хранит тебя для разума и для вразумления многих из нас.»

А Языков на этом не успокаивается. Его, что называется, занесло на повороте. Через две недели после стихотворения «К ненашим» он выдает стихотворение к Чаадаеву, которое сперва назвал совсем вызывающе: «Старому плешаку».

Вполне чужда тебе Россия,
Твоя родимая страна!
Её предания святыя
Ты ненавидишь все сполна.

Ты их отрёкся малодушно,

Ты лобызаешь туфлю пап, —
Почтенных предков сын ослушной,
Всего чужого гордый раб!

Своё ты всё презрел и выдал,

Но ты ещё не сокрушён;
Но ты стоишь, плешивый идол
Строптивых душ и слабых жён!

Ты цел ещё: тебе доныне

Венки плетёт большой наш свет,
Твоей презрительной гордыне
У нас находишь ты привет.

Как не смешно, как не обидно,

Не страшно нам тебя ласкать,
Когда изволишь ты бесстыдно
Свои хуленья изрыгать

На нас, на всё, что нам священно,

В чём наша Русь ещё жива.
Тебя мы слушаем смиренно;
Твои преступные слова

Мы осыпаем похвалами,

Друг другу их передаём
Странноприимными устами
И небрезгливым языком!

А ты тем выше, тем ты краше;

Тебе угоден этот срам,
Тебе любезно рабство наше.
О горе нам, о горе нам!

Трудно сказать, что в первую очередь сподвигло Языкова на этот выпад. Причин несколько. Во-первых, он часто верил друзьям на слово, как насчет достоинств и недостатков тех или иных произведений, так и насчет их идейного содержания. Ему достаточно было мнения Петра Киреевского (обиженного, как мы помним, на Чаадаева за то, что, по мнению Петра, Чаадаев «подставил» его брата), что в «Первом философическом письме» Россия оскорблена, оплевана и ноги об нее вытерли.