Николай Языков: биография поэта

В чем-то здесь проявилась негативная сторона верности Языкова друзьям: нерассуждающей верности, лостойной уважения, но при этом не раз шедшей наперекор чувству и разуму. Он ставит прозу Бестужева-Марлинского выше «Героя нашего времени» Лермонтова, потому что Лермонтов, по сравнению с Марлинским, «слащав». Чуть позже он, верный Гоголю и верящий, что лучше Гоголя никто писать не может, верит на слово Плетневу, что так называемый новый гений Достоевский, «Бедных людей» которого возносят на щит Белинский и прочие, лишь жалкий эпигон Гоголя. «Скажи мне твое мнение о повести Достоевского: питерские критики щелкоперы прокричали ему большую похвалу; повесть эта довольно длинная – и мне не хотелось читать наудалую… – пишет Языков Гоголю 24 июля 1846 года – …Плетнев говорит, что Достоевский из числа твоих подражателей и что разница между тобою и им та же, что Карамзиным и кн. Шаликовым!! Чертовская разница!» Можно привести и много других примеров, когда мнение друзей (или вера в талант друзей) для Языкова значит порой больше даже его собственного вкуса и собственного разумения.

Достоевскому, скажем, тут досталось еще и за то, что его поднимал на щит другой лагерь. И не просто поднимал на щит, а противопоставлял. Свою роль в появлении несчастного стихотворения «К Чаадаеву» мог сыграть и «открывший» Достоевского «серый кардинал» Некрасов, после стихотворения «К ненашим» написавший стихотворный памфлет на Языкова «Послание к другу: из-за границы», причем в цитируемых «автором послания» поучениях и высказываниях «друга» неплохо узнается Гоголь, и общий смысл памфлета таков: у вас есть некто спившийся, только обещавший когда-то стать большим талантом (Языков), есть угасающие таланты (Гоголь, ets), а у нас – таланты расцветающие (Достоевский, ets) – и вообще, Языков до сих пор смотрит на Россию как из-за границы, слишком много времени проведя там, он разучился понимать русскую жизнь:

Друг, товарищ доброхотный!
Помня, чествуя, любя,
Кубок первый и почетный
Пью в чужбине за тебя!

. . . . . .

И за то, что Русь ты нашу
Любишь – речь к тебе держу,
И стихом тебя уважу,
И приязнью награжу.
Будь же вечно тем, что ныне:
Своебытно горд и прям,
Не кади чужой святыне,
Не мирволь своим врагам;
Не лукавствуя и пылко
Уважай родимый край:
Гордо мужествуй с бутылкой —
Ни на пядь не уступай!
. . . . . .
Ровно пьем; цветущ и весел,
Горделиво я сижу…
Он… глядишь – и нос повесил!
Взором радостным слежу,
Как с подскоком жидконогой
Немец мой – сутул, поджар —
Выйдет храбро, а дорогой
Бац да бац на тротуар…

Мог Языков после этого взорваться так, чтобы думать единственно о том, как бы для ответного удара выбрать «у врага» местечко побольнее – а уж потом соображать, что же она написал и пустил по рукам? Вполне мог.

Во-вторых, Языков, уже уверовавший, что наконец он стал поэтом-мыслителем, жутко обиделся на достаточно язвительную реплику Чаадаева. Чаадаев, которому стихотворение «К ненашим» понравилось и во многом он его приветствовал и был с ним согласен, сперва устно высказался, потом повторил (17 февраля 1845 года, уже ознакомившись с посланием против него самого и как бы подчеркивая, что его отношения к Языкову это не меняет) в записке графине Ростопчиной: «Вот стихи Языкова, которые я кладу у ваших ног… …и которые совершенно доказывают, что не обязательно иметь здравый смысл для сочинения самых прекрасных в мире стихов».

В-третьих, если вглядываться пристальнее, здесь можно говорить о неожиданном повороте почитания памяти Рылеева и боязни предать эту память…

Поясню.

К не раз упоминавшемуся святителю Филарету отношение у Языкова было сложное. Он мог бурчать про «немосковскую холодность» Филарета, и он же в восхищении спешит переслать Гоголю одно из чудесных Слов Филарета, «Слово по освящении Храма Явления Божией Матери Преподобному Сергию, устроенного над мощами преподобного Михея в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре (о духовном пустынножительстве), говорено 27 сентября 1842 года».