Николай II (Том II)

Спустя примерно месяц после того, как Петра перевели из госпиталя Большого дворца в Фёдоровский городок, юный штаб-ротмистр стал стремительно набирать силы. Врачи разрешили ему короткие прогулки по парку. Только теперь, когда исчез удобный предлог – посещение тяжелораненого, Александра Фёдоровна заметила, что стремление Татьяны и Петра друг к другу становится слишком очевидным для окружающих. Заботливая мать, сама испытывающая постоянное унижение от клеветнических домыслов света на свой счёт, Государыня решила спасти доброе имя своей дочери-девицы от могущего прорваться грязью в любую минуту человеческого недоброжелательства. Без объяснения причин она велела дочери резко сократить её посещения лазарета имени Марии и Анастасии.

Александре Фёдоровне не пришлось повторять дважды свою рекомендацию. Татьяна поняла не высказанные вслух опасения матери и, хотя они доставили ей глубокую душевную боль и тревогу, решила не перечить. Она в последний раз заглянула в лазарет имени своих сестёр и вызвала Петра на прогулку в парк. Здесь уже начала звенеть мартовская капель, нестерпимо сверкал на солнце наст и искрились сосульки.

– Мой милый рыцарь, – сказала с печальной улыбкой принцесса штаб-ротмистру гвардейских улан, – мы не можем быть счастливы теперь, когда идёт такая страшная война… Я должна оберегать покой своей Mama, а она разволновалась из-за нашей дружбы… Пойми меня, Петя!.. И я и ты – мы должны прежде всего свято исполнять свой долг… Мне очень тяжело, но нам придётся ждать… по крайней мере – конца этой войны… А пока… Я должна брать пример с Papa – он одинаково ровен со всеми… И хотя ты мне милее всех, но я не могу этого сейчас никому открыть… Кроме сестёр…

Пётр подавленно молчал. Он, разумеется, и раньше хорошо представлял себе, какая огромная дистанция разделяет его и Царскую Дочь. Но нетерпение юности, при той симпатии к себе, которую он чувствовал со стороны Татьяны и её Семьи, переполняло его надеждами. И вот теперь, как он понял, он обязан оставить царевну в покое, чтобы не вызвать на себя гнев её матери, которая так стоически и добро выхаживала его в госпитале. Он не привык скрывать свои чувства, а теперь любимая прямо просила его об этом… Как ему хотелось прижать её к себе, приласкать и успокоить, но он понимал, что не может позволить себе этого. Самое важное для него было то, что она не отказала ему совсем… Как не отказали ему в заботе её мать и старшая сестра – самые необыкновенные сёстры милосердия, которых он когда-либо встречал…

Война и командирские обязанности на фронте, ответственность не только за себя, но и за других людей уже закалили его, и Пётр из юноши превратился в мужчину с крепкой волей и ясным взглядом на вещи.

В начале прогулки он было поник и сделался печален, но когда понял, что не отвергнут совсем и его чувство к Татьяне, как и прежде, согревает её душу, он воспрял духом. Он чувствовал, что Татьяна страдает не меньше его, и ему захотелось поднять её настроение, преподнести какую-то шутку. Штаб-ротмистр тряхнул своей мальчишески кудрявой головой, словно сбрасывая с себя грусть-тоску, и в глазах его снова зажглись озорные огоньки. Он похлопал тросточкой, с которой его обязали выходить в парк, по своей коленке, остававшейся после операции ещё в гипсовой повязке, лихо свальсировал на успевшей зажить ноге и поясно поклонился своей спутнице:

– Ваше высочество, разрешите пригласить вас на тур вальса!

Татьяна звонко рассмеялась, хотя на глазах блестели слёзы. Ей сделалось радостно оттого, что «корнет Петя», как продолжали называть его сёстры, оказался не настырным и самоуверенным нахалом, который думает только о себе, а тонким и тактичным, всё понимающим мудрым человеком, желающим защитить её доброе имя от пересудов света. Именно таким она хотела его видеть, и Пётр оправдал её ожидания.

– Ваше высокоблагородие, господин Георгиевский кавалер! Я записываю вас на все танцы первого бала после войны!..

Они расстались весело и непринуждённо. И, встречаясь в тесном госпитальном мирке или на прогулках в царскосельских парках, только издали улыбались друг другу особой улыбкой, которая была понятна лишь им двоим да ещё сёстрам Татьяны.

61

Синий литерный поезд с золотыми орлами на вагонах всё мчал и мчал без остановок на юг. За полуоткрытым окном у письменного стола сидел сорокашестилетний человек в холщовой гимнастёрке, профиль которого знала вся страна. Когда состав с двумя локомотивами проскакивал, не сбавляя хода, маленькие станции, верноподданные этого человека замирали на платформах, стараясь углядеть его лицо за хрустальным блеском чистейших стёкол. Если им это удавалось, то они либо низко кланялись поезду, либо кричали от восторга «ура!».