Николай Коняев. Два лица Власова.

Согласно пропагандистскому сценарию Власов изображал вождя Русского освободительного

движения. Он принимал игрушечные парады. Он выступал в Смоленске, в Пскове, в Гатчине…

И постепенно генерал, которого засосали было волховские болота, вдруг ощутил некую твердь под

ногами. Он продолжал барахтаться в трясине, он способен был засосать в топь других людей, но сам

не тонул. Эту вязкую генеральскую силу во Власове с необыкновенной тонкостью оккультиста

ощутил Гитлер, назвавший Власова «человеком из трясины»…

И наступил момент, когда Власов перестал быть человеком из трясины, а сам превратился в трясину.

Он продолжал изображать из себя песочек в детской песочнице, где забавляются сотрудники

«Вермахт пропаганды», но заменить его был не способен.

Когда после покушения на Гитлера у военных отобрали руководство Власовским движением и

передали в СС, капитаны фон Гроте и Штрих–Штрикфельдт всячески отговаривали Власова от

контактов с Гиммлером.

Власов отвечал, что теперь он не один, за его спиной — Русское освободительное движение, и он не

может обмануть соратников. О том, что он не может разочаровать обаятельную Хейди Биленберг, в

постели которой потратил столько сил, убеждая СС в своей готовности к сотрудничеству, Власов

своим «ангелам» не говорил…

Не говорил он и о том, что само Движение ожило, стало самостоятельным и не может зависеть

теперь ни от чьих — в том числе и самого Власова — советов и пожеланий. «Ангелы» из ведомства

Гелена понимали это и сами.

Встреча Власова с Гиммлером, как утверждает Штрик–Штрикфельдт, переменила все. На Штрик- Штрикфельдта обрушился шквал телефонных звонков и просьб о встречах от промышленников и из

министерства Шпеера.

— Это очень важно и спешно, — говорили они. — Речь идет о том, чтобы получить информацию о

Власовском движении из первых рук. Власову, может быть, удастся помочь. И нам тоже!

Ну, а Гелен — ему чудом удалось уберечься от репрессий, последовавших после 20 июля! — и не

скрывал своего разочарования…

Грустно было не только ему.

«Надежда на возможность преображения каждого человека привела меня и к Власову, — пишет

Штрик–Штрикфельдт в своей книге. — Ею мы питались все это тяжелое время. И вот эта надежда

была мертва. Я сказал [234] Власову, что у меня из–под ног выбита почва и что мои внутренние силы

иссякли».

— Вы напрасно надеетесь, — сказал Власову Штрик–Штрикфельдт. — Ни Гиммлер, ни Гитлер не

переменятся. Слишком поздно ожидать изменения хода войны.

— Если бы Германия продержалась еще 12–15 месяцев, у нас было бы время создать достаточно

мощный военный кулак, — сказал Власов. — Этот кулак с поддержкой вермахта и малых

европейских народов мог бы составить нечто, с чем Америка и Англия, так же как и Москва, стали бы

считаться. Но этого времени у нас не будет…

— Я вижу только один выход, Андрей Андреевич. Вы должны ехать в Прагу и обнародовать

Манифест. Тогда весь свободный мир услышит о вас. А когда пражские церемонии закончатся, вы

должны уйти, заявив, что национал–социалистическое правительство не сдержало данных вам

обещаний. Только так вы можете заложить фундамент для будущего развития. Я знаю, что это легко

сказать и трудно сделать. Без сомнения, это приведет вас в лагерь или в тюрьму. Но Русское

освободительное движение будет жить.

— Жалко, что уже нет Зыкова, который мог бы сказать свое слово, — ответил Власов и сделал паузу,

чтобы «домашний святой» мог вспомнить о грустной судьбе «наркомзятя». — Может быть, еврей

нашел бы выход. Он всегда чуял его. А я выходы искать не умею и не хочу, когда миллионы

людей {50} надеются на Власова. Я не могу бросить их, я должен идти по этому пути до горького

конца… [235]

— Он не уйдет от Гиммлера… — выслушав Штрик–Штрикфельдта, сказал проницательный Гелен. —

Значит, сейчас нужно хотя бы не допустить, чтобы СС забрал и вас. Прежде всего вы должны

исчезнуть из поля зрения. Вы поедете в Померанию, где будете писать историю Власовско–го

движения. А там посмотрим… Я отдам необходимые распоряжения.

Штрик–Штрикфельдту дали адрес поместья в Померании.

«В одинокой усадьбе господина Кортюма меня приняли сердечно. Кортюм был в курсе дела. Мне

предоставили уютную комнату, и я смог сразу приступить к работе».

— Вильфрид Карлович — моя совесть, — часто говорил Власов. — Когда он меня убеждает, нет

возможности не согласиться с его доводами. В нашем кругу он выполняет роль домашнего святого.

Он — наша святыня. Я твердо убежден, что он готов ко всему, чтобы продвигать вперед наше

задание.

Однако прощание Власова с «домашним святым» прошло сухо.

«Поведение Власова, — свидетельствует Фрёлих, — стало для меня еще одним доказательством

влияния на него советской школы, а именно: не следует выражать симпатии другу, попавшему в

немилость, это ему все равно не поможет».

Глава седьмая

И вот наступило 14 ноября 1944 года — день, которого так ждал Андрей Андреевич Власов. В Праге,

во дворце Храдчане был создан Комитет освобождения народов России.

Открыл собрание профессор Сергей Михайлович Руднев. Он плакал, произнося речь.

Стоя за столом, генерал Власов прочитал доклад.