Николай Коняев. Два лица Власова.

— Я не закончил вопрос о «комитете», — продолжал Власов. — В связи с ним я хочу просить, чтобы

план был расширен и все мои соотечественники, находящиеся в Германии, все русские подданные

были бы подчинены именно комитету. Это подчинение сопровождалось бы всеми

дисциплинарными правами. В этом случае я приму на себя ответственность, чтобы включение моих

соотечественников в освободительную армию не отозвалось на продукции. Я позабочусь о том,

чтобы оставшиеся на местах [231] рабочие силы усилили напор, так как, повторяю, они будут знать,

для кого и для чего они работают.

— Согласен с вашим мнением. Мы обязаны заняться вопросом о ваших людях. Я уже подготовил

свою позицию для того, чтобы она произвела полное облегчение условий жизни ваших земляков…

Однако… боюсь, что полное подчинение вам… гммм… не очень разумная вещь. Ведь вы должны

будете их наказывать. Это может бросить известную тень, тем более что… Обо мне лично уже давно

создано очень плохое мнение. Все же я думаю, — торопливо говорил Гиммлер, — я надеюсь, все это

урегулировать позже. Когда сначала будет создана ваша армия, а затем комитет, как вы его назвали, я

вас представлю фюреру в рамках вполне официального приема. Тогда… тогда возможно будет

заключить союз…

Когда Гиммлер начинал заикаться, это означало, что прием закончен.

Д'Алькэн это хорошо знал. Знал это и Власов. Он тоже поднялся.

Гиммлер пригласил его пообедать.

Во время еды беседа продолжалась, и хотя говорили уже на общие темы, без записи и стенограммы,

но некоторые слова Власова запомнились д'Алькэну.

Когда разговор коснулся расстрела Тухачевского, Власов, не сморгнув, ответил:

— Тухачевский сделал ту же ошибку, как и ваши противники, господин министр, 20 июля! Он не

знал психологии масс…

Когда Власов — он пробыл у Гиммлера шесть часов! — попрощался и ушел, рейхсфюрер задержал

д'Алькэна.

— Вы правы, — сказал он. — Это — крупная, большая личность: Но вы не должны забывать, что

он — славянин. Я вам приказываю все время находиться начеку и немедленно доносить мне обо

всем, что будет выходить за пределы нами сегодня говоренного. Я должен все время быть настороже!

Но то, что говорил Власов о будущем, меня глубоко поразило. С ним мы достигнем гораздо большего,

чем всей пропагандой. Однако он — славянин и останется славянином…

На следующий день после встречи Власова с Гиммлером Жиленков вызвал нового редактора газеты

«Заря» Ковальчука, старшего преподавателя Зайцева, сотрудника отдела печати Норейкиса и передал

им указание Власова составить программу Русского освободительного движения.

Собрав все документы, пропагандисты принялись за работу.

«В составлении манифеста участвовали Жиленков и работники его отдела, — показывал А.А. Власов

на московском процессе. — Редактировал манифест я сам при участии Жиленкова, Закутного,

Малышкина. [232]

Написанный нами проект манифеста был передан на утверждение Гиммлеру. Последний внес в него

свои поправки. После этого манифест был переведен на немецкий язык, и Гиммлер снова проверял

его».

Так и был создан текст, который прозвучал 14 ноября 1944 года в Праге и вошел в историю под

названием Пражского манифеста…

Глава шестая

Размышляя над судьбой генерала Власова, анализируя факты его биографии, его поступки, слова и

мысли, легко опровергнуть любую выдвигаемую его врагами или почитателями версию.

Только безумие нашего времени могло породить мысль о Власове как генерале ГРУ…

Не был Власов и героем, готовым всем пожертвовать ради русского дела, во имя Родины…

Но не был он и предателем в том обыкновенном смысле, который вкладывается в это слово…

Да, зачастую он вел себя не самым подобающим образом.

Да, он говорил одним одно, другим другое.

Но как–то не получается говорить о Власове только как о развратнике, не удается втиснуть его облик в

рамки портрета интригана.

Власов больше тех схем, которые прикладываются к нему.

Он выламывается из этих схем, потому что с точки зрения личной пользы, комфорта, удобств и

гарантий будущей безопасности необъяснимо упорство, с которым он занимается созданием Русской

освободительной армии.

Заниматься этим Власову–предателю не было нужды.

И, конечно же, не нужно изощряться в изобретении фантастических объяснений этого упорства.

Все очень просто и понятно…

Русскую освободительную армию изобрели сотрудники «Вермахт пропаганды» для «пропагандного

употребления» в 1942 году.

Если попытаться проанализировать эволюцию взглядов прибалтийских немцев, стоявших у истоков

движения, на примере того же Вильфрида Карловича Штрик–Штрикфельдта, то обнаружится, что его

представления о новой ост–политике ни в коей мере не подменяли национал–социалистической

доктрины. Они лишь предполагали смягчение ее, да и то только на период войны, пока не сломлено

до конца сопротивление Советского Союза…

С этим, рассчитанным на безопасное снабжение действующей армии обновлением ост–политики, с

этой, предназначенной лишь для «пропагандного [233] употребления» Русской освободительной

армией и связал судьбу Власов–предатель.

Но шли дни, шли месяцы…