Николай Коняев. Два лица Власова.

вы. [225]

Гиммлер медленно опустил голову в знак согласия и, помолчав, сказал:

— Прошу вас.

Власов выпрямился на стуле и, подняв голову, продолжал все тем же тоном:

— К сожалению, господин министр, на нашем пути все еще находится много препятствий, которые

мы должны расчистить. Меня глубоко поразила и оскорбила ваша брошюра «Унтерменш». Я буду

счастлив, услышать лично от вас, что вы сейчас об этой брошюре думаете…

Д'Алькэн замер, ожидая взрыва. Ему показалось, что Власов специально нарывается на скандал… Но

Гиммлер в отличие от своего пропагандиста оказался и умнее, и тоньше. Он не разгневался и не

смутился.

— Вы правы, — мягко сказал он, — нам нужно расчистить и этот вопрос. Он относится к прошлому,

ко времени, когда было много непонимания и недоразумений, которые и привели к разным

воззрениям и суждениям. Брошюра, о которой вы мне напомнили, относилась исключительно к

«большевистскому человеку», продукту системы, к тому, кто угрожает Германии тем же, что он сделал

на вашей родине. В каждом народе есть «унтерменши». Разница лежит в том, что в России

«унтерменши» держат власть в своих руках, в то время как в Германии я посадил их под замок и

засовы. Вашей первой задачей является провести ту же акцию и у вас в отечестве. Ну, а теперь мой

черед задать прямой вопрос, господин генерал: действительно ли русский народ и сейчас поддержит

вас в попытке свергнуть политическую систему и признает ли он вас как своего вождя?

Власов тоже не растерялся.

— Я могу честно в обоих случаях сказать «да», — сказал он. — При условии, что вами будут

выполнены известные обязательства. И, не останавливаясь, перешел в наступление.

— Вы вторглись в пределы моей родины под предлогом «самозащиты» от нашего «удара в спину».

Это не совсем отвечает истине. Правда, Сталин замышлял в 1941 году напасть на Германию, но он

не чувствовал себя достаточно сильным и подготовленным к этому. Уже давно он разрабатывал план

напасть в начале 1942 года на южную часть Европы. Главный удар был бы направлен на Румынию,

Болгарию, Грецию и Дарданеллы. По теории Ленина, в борьбе против капиталистического мира

страны капиталистов должны были падать одна за другой… Сталин раздумывал. Он боялся войны.

Он надеялся распространить коммунизм в южной Европе без нападения на Германию, которая в то

время была занята в войне с Англией. Поэтому он надеялся «без большой крови» захватить ключевые

позиции, с которых произвести нажим на Германию и этим [226] парализовать ее стремления к

нападению. Поэтому мы и сконцентрировали столько ударных армий именно на юге России. Я

должен признаться, что ваш неожиданный удар удался и застиг нас врасплох, в стадии

приготовления и формировки. Этим и объясняются ваши первые молниеносные успехи… Я не могу

удержаться, чтобы не похвалить ваши военные действия, ваших солдат, хотя уже в самом начале нам

было ясно, что вы не выиграете войну по той стратегии и тактике, с которой вы ее вели. Я знаю,

господин министр, что вам известно мое мнение и именно поэтому вы меня так упорно отстраняли.

Может быть, обо всем этом не стоит говорить, но я должен вам, господин министр, объяснить,

почему я еще в 1941 году знал, что, если вести войну так, как вы ее ведете, вы никогда не победите.

Если у вас была возможность этого достигнуть, так это было под Москвой и Ленинградом, куда вы

должны были бросить всю немецкую военную силу. Это заставило бы нас бросить на произвол

судьбы всю южную часть фронта…

Д'Алькэн вспоминал, что вопреки его опасениям при этих словах лицо Гиммлера приобрело до

некоторой степени спокойное выражение. А Власов не унимался.

— Господин министр! — произнес он наконец. — Язнаю, что еще сегодня я могу покончить войну

против Сталина. Если бы я располагал ударной армией, состоящей из граждан моего отечества, я

дошел бы до Москвы и тогда закончил бы войну по телефону, поговорив с моими товарищами,

которые сейчас борются на другой стороне. Вы думаете, что такой человек, как, например, маршал

Рокоссовский, забыл про зубы, которые ему выбили в тюрьме на допросе? Это мои боевые товарищи,

сыны моей родины, знают, что здесь происходило и происходит, и не верят в честность немецких

обещаний, но, если появится настоящая Русская освободительная армия, носительница

национальной, свободной идеи, — массы русского народа, за исключением негодяев, массы, которые

в своем сердце антикоммунисты, поверят, что час освобождения настал и что на пути к свободе стоят

только Сталин и его клика. Господин министр, вы должны мне верить в том, что я имею достаточно

авторитета, чтобы командовать Освободительной армией и поднять на ноги народ России. Я — не

какой–нибудь маленький человечек. Я не перебежал к вам из–за шкурного вопроса, как многие другие,

которых никто на моей родине не знает, или как те, которые ищут пищи своему честолюбию. Я попал

в плен, потому что не было другого выхода. Не физического выхода, а потому, что в дни моего

раздумья в Волховском «мешке» я начал понимать многое, что делалось в России. Именно благодаря

этому пониманию у меня созрело решение принять предложение немцев включиться в общую