Николай Коняев. Два лица Власова.

Жиленковым, в котором предусматривалась заброска террористов в Москву и другие города

Советского Союза для совершения террористических актов против руководителей партии и

Советского правительства, а также переписку Власова с Гиммлером, Гудерианом, Недичем, приказы

Власова по «Русской освободительной армии», протоколы проведенного немцами допроса Власова, в

котором он клеветал на Советское правительство и Красную Армию, и др.

Вызвать в суд 8 свидетелей, непосредственно служивших во власовских частях, для уличения в

предательской деятельности Власова и других арестованных. Такие свидетели подготовлены.

Кроме того, в ходе судебного процесса продемонстрировать хроникальные кинофильмы немецкого

производства, показывающие происходивший в Праге съезд власовцев, посвященный учреждению

«Комитета освобождения народов России», и заседание этого «комитета» в Берлине, на котором

Власов в присутствии представителей германского правительства Франка и Лоренца выступил с

речью и объявил «манифест».

7. Судебный процесс по делу Власова и его сообщников начать 12 апреля 1946 года.

АБАКУМОВ».

Абакумов торопился оправдаться и опять попал впросак.

Сталин приказывал повесить всех руководителей Комитета освобождения народов России, и число

их должно было быть двенадцать. Двенадцать человек надо было повесить реально, а не заочно.

Однако товарищ Жданов поправил товарища Абакумова.

Решение о проведении процесса было принято, только когда 1 мая 1946 года доставили в Лефортово

Георгия Николаевича Жиленкова и тем самым доукомплектовали экипаж предназначенных для

повешения руководителей КОН Ра и РОА.

Глава вторая

Конечно, можно только предполагать, что, уничтожая двенадцать руководителей Комитета

освобождения народов России, Сталин планировал уничтожить и саму идею такого освобождения.

В любом случае ясно, что идея Русского освободительного движения настолько напугала лидеров

Советского Союза, что изучалась в ходе следствия во всех аспектах. Очевидно, не без указания И.В.

Сталина были прекращены пытки, в ходе которых костоломы СМЕРШа на первых стадиях следствия

пытались расширить круг фигурантов дела за счет военнослужащих, находящихся в рядах Красной

армии. [291]

Где–то с осени 1945 года следствие начинают интересовать не столько новые имена (все имена были

известны следствию, поскольку архив власовской армии и школы в Дабендорфе был добросовестно

сдан Меандровым), сколько сама идеология власовского движения.

Идеология эта, как мы уже говорили, была ошеломительной в своей простоте…

Оказывается, можно было создавать условия, когда переставало действовать разделение русских на

«своих» и «чужих», на «белых» и «красных». Русские люди обретали возможность говорить друг с

другом и договариваться, независимо от того, по какую сторону фронта они находились.

В качестве примера приведем рассказ одного из пропагандистов РОА.

— Язык общий всегда можно найти, и у нас редко бывало так, чтобы с той стороны не задал кто- нибудь вопроса и чтобы в конце концов не завязался оживленный разговор. Ну, конечно, если

поблизости нет политических руководителей. Если они есть, начинается сразу же стрельба…

Недавно выхожу я на передовую. Нас разделяет только узенькая речка. Их передовые посты

окопались на самом берегу. Я сижу в небольшом окопе — знаете, на тот случай, если после первых

же слов резанут пулеметную очередь.

Так было и на этот раз. Не успел я опуститься в окоп — до него нужно ползти по открытому месту, —

как с той стороны начали стрелять. Постреляли и перестали, вероятно, им показалось, что немцы

что–то предпринимают на берегу. Кончили стрелять, я и кричу:

— Поберегите патроны, ребята! А то расстреляете все в немцев, для Сталина ничего не останется!

С той стороны приглушенный бас:

— Не беспокойся, останется…

Ну, думаю, для начала неплохо. Завожу беседу. Немцы недалеко сзади, но я знаю, что по–русски из

них не понимает никто ни слова. Текста я никогда не пишу, потому что и сам не знаю, о чем и как

буду говорить, — раньше это требовалось обязательно.

— Война, — говорю, — ребята, скоро кончится, у немца дух на исходе. Смеются с той стороны.

— Мы, — говорят, — ему скоро последний выпустим.

— Правильно, — говорю, — так и надо. Ну, а потом, — говорю, — братцы, что, по колхозам пойдете,

трудодни отрабатывать? Молчат.

— Со всем этим, — говорю, — друзья, кончать надо, и с колхозами и со Сталиным. А кончать нам

трудно. Не верим друг другу. Сговориться никак не можем. Бот мы стоим с вами, через речку

беседуем, вы голову только высовываете, и мне страшно. А что мы, враги, что ли? Нет, не враги. Я

так же, как и вы, на Сталина и на партию двадцать лет работал, да не хочу больше. И вы тоже не

хотите. А боимся друг друга. [292]

С той стороны голос доносится:

— А ты не бойся, говори смело. Брат в брата стрелять не будет.

Я опять им, что вот, мол, сейчас разговоров много о том, что перемены будут большие после войны,

послабление будет дано. А я, говорю, братцы, не верю в это. И все мы здесь не верим. Да и вы не

верите. Сейчас, говорю, обещают, а потом, когда оружие сдадите, ничего не дадут. Надували уж не