Николай Коняев. Два лица Власова.

высказываться по поводу полководческих талантов Мерецкова, поскольку мог выгнать из землянки

начальника Особого отдела армии, — а для того, чтобы убедить самого себя.

Идея связи с Москвой становится в апрельские дни у Власова просто навязчивой.

Может быть, Власову казалось, что его доклад в Ставке сможет изменить ситуацию если не на

Волховском фронте, то хотя бы в его собственной судьбе.

Быть может, он полагал, что в Москве, узнав о подлинном положении дел, предпримут

соответствующие меры…

Быть может, рассчитывал просто напомнить о себе…

Видимо, с осуществлением навязчивой идеи установить через каких–то влиятельных покровителей

прямую связь со Ставкой и связана отчасти командировка адъютанта Власова — майора Кузина в

Москву.

Потом на допросе в НКВД майор Кузин скажет, что был командирован на станцию Сорочинская

Чкаловской области, чтобы перевезти в село Ломакино Горьковской области супругу генерала —

Анну Михайловну Власову.

Кузин ее и на самом деле перевез, но, похоже, что одним только этим цель его командировки не

ограничивалась.

Из показания Агнессы Павловны Подмазенко мы узнаем, что 27 мая она получила письмо от Власова,

сообщившего ей, что он командировал своего адъютанта, чтобы тот привез ее на фронт.

«Я по–прежнему тебя, даже крепче, чем раньше, люблю и жду тебя с нетерпением и жду, что ты мне

подаришь, — писал в этом письме Власов. — Родной Алюсик! Как я жду твоего письма. Алик!

Конкретно, чтобы лучше тебе ко мне приехать, это будет лучше в первых числах июня. Я и [89] сам

уже заждался, но так будет, лучше. Потерпим, потом вознаградим себя сторицею. Надеюсь, что ты

меня поняла и любишь по–прежнему. Не так ли? Может быть, уже ошибаюсь? Пиши. Жду ответа, и

Кузин будет у тебя».

Даже понимая, что быт генералов на войне существенно отличался от окопного, даже допуская, что

Власов был безумно влюблен в Агнессу Подмазенко, намерение ввезти любимую «жену» в

окруженную, гибнущую армию, мягко говоря, вызывает недоумение.

Для того чтобы пойти на этот шаг, Власов должен был быть уверен, что в первых числах июня его

судьба — командира гибнущей армии, изменится.

Все это наводит на мысль, что Власов хотел, минуя свое непосредственное начальство, передать в

Ставку предложения, связанные с выводом из окружения 2–й Ударной армии. При этом — в успехе

миссии Кузина Власов не сомневался.

Возможно, на том памятном для Власова совещании в Кремле 8 марта, Сталин говорил о каких–то

резервах, о каких–то, как под Москвой, свежих армиях, которые будут использованы для

освобождения Ленинграда, и сейчас Власов и предлагал план их использования {28} .

Снаряжая в командировку майора Кузина, Власов не знал еще, что катастрофа, постигшая советские

армии в ходе харьковского сражения, делает бессмысленными любые предложения, связанные с

выделением подкреплений. Вырвавшиеся на оперативный простор немецкие армии, оккупируя

Донбасс, обширные области Дона, устремились к Сталинграду, и Ставка все наличные силы бросила

в приволжские степи, чтобы остановить смертельно опасное наступление противника.

Но Власов тогда не мог знать этого.

К.А. Мерецков назвал потом своего заместителя «авантюристом, лишенным совести и чести».

Взгляд этот — взгляд из того времени, когда Власов был объявлен предателем. Этот взгляд — взгляд

человека, желавшего позабыть, что в гибели 2–й Ударной армии есть и его вина.

И все же в чем–то Кирилл Афанасьевич прав. Авантюрная жилка, конечно же, была во Власове, и она

удивительным образом уживалась с его поразительной, порою переходящей в преступную

бездеятельность осторожностью. [90]

Характер Власова — это характер советского военачальника. Все в нем измято, придавлено. И это

измятое, придавленное существует рядом с почти полной бесконтрольностью, неподотчетностью

генерала, который мог, не считая, расходовать жизни солдат.

Впрочем, повторим, в этом Власов не был исключением. Попав в фактически окруженную армию, он

повел себя точно так же, как повело бы себя в подобной ситуации большинство советских генералов

того времени. И в этом его судьба, во всяком случае, до 22 июня 1942 года — дня неудавшегося

прорыва из окружения, аккумулирует самую суть генеральской судьбы.

Прекрасной была цель. Освободить Ленинград, спасти от голодной смерти многие сотни тысяч

людей.

Полководец, совершивший это в январе сорок второго, сделался бы народным героем. Но в январе

сорок второго для этого полководцу и нужно было быть народным героем.

Увы…» Ни Кирилл Афанасьевич Мерецков, ни Михаил Семенович Хозин, ни сам Андрей Андреевич

Власов явно не подходили на эту роль. Они не способны были возвыситься над заботами о

собственной карьере, и в результате с ними случилось то, что всегда происходит с людьми,

поставленными на гребне событий и не4 способными переломить течение.

Мерецкова от этой печальной участи, как мы уже говорили, спасла интрига Михаила Семеновича.

Сам М.С. Хозин оказался навсегда сброшенным с командных высот.

Еще печальнее оказалась судьба Власова.

Впрочем, в последних числах апреля, когда еще можно было предпринять энергичные меры для