Николай Львов

мог научиться. Лет через тридцать, уже после смерти Львова, рассказывая о сложной, бурной,

творчески насыщенной жизни своего друга, тот же Муравьев писал: «Много способствовали к

образованию вкуса его и распространению знаний путешествия, совершенные им в лучшие годы

жизни, когда чувствительность его могла быть управляема свойственным ему духом наблюдения. В

Дрезденской галерее, в колоннаде Лувра, в затворах Эскуриала и, наконец, в Риме, отечестве искусств

и древностей, почерпал он сии величественные формы, сие понятие простоты, сию неподражаемую

соразмерность, которые дышат в превосходных трудах Палладиев и Мишель Анжев».

Ж.-Л. Монье. Портрет М. Н. Муравьева.

Быть может, во время этих путешествий Львов встречался с кем-то из европейских архитекторов,

помогавших ему советами, и уж несомненно тщательно изучал памятники классической древности и

эпохи Возрождения, — без этого в те времена не обходился ни один зодчий.

* * *

К 1780 году — это год приезда в Россию Джакомо Кваренги, ставшего впоследствии одним из

столпов русского классицизма, — Львов уже архитектор с отчетливо определившимися вкусами.

Этот год был для Николая Александровича во многих отношениях решающим, поворотным. До

сих пор Львов подавал надежды, учился, искал. Но только к тридцати годам дарования его начали

проявляться бурно и сделались наконец вполне явными для окружающих.

В начале 1780 года произошло и важное в жизни Львова событие: он обвенчался с Марией

Алексеевной Дьяковой — дочерью сенатского обер-прокурора. Романтическая история этого брака,

долго бывшего тайной для окружающих, отчетливо рисует независимый характер обоих молодых

людей, решивших пойти наперекор вековым традициям.

Выйдя из Измайловского полка и поступив на службу в Коллегию иностранных дел, Николай

Александрович некоторое время жил у Юрия Федоровича Соймонова, а с 1777 года поселился в доме

своего тогдашнего начальника — влиятельного и умного дипломата П. В. Бакунина. В те годы

распространенным явлением были домашние театры, и у Бакуниных частенько устраивались

спектакли, в которых принимали участие и профессионалы, в том числе такой корифей русской

сцены, как Иван Афанасьевич Дмитревский, и актеры-любители. Среди них выделялась своим

очарованием и сценическим темпераментом молоденькая Машенька Дьякова, которую горячо и

беззаветно полюбил Николай Александрович. Чувство это оказалось взаимным.- Но непреодолимым

препятствием на пути к счастью встала воля родителей девушки. У Львова еще не было твердого

служебного положения, не было и значительного состояния, а на его блестящий ум и обаяние

умудренные жизненным опытом Дьяковы смотрели другими глазами, нежели их дочь. Словом, они

начисто отказали Львову, отказали не только в Машиной «руке», но и «от дома» — чтоб меньше

соблазна было, запретили даже переписку. Но этот запрет привел к тому, к чему приводили испокон

века подобные запреты, — ко всевозможным уловкам и обходным путям. Николай Александрович,

бродя без конца около дома, улучает момент, чтобы передать любимой томик «Календаря муз», куда

его рукой вписаны такие строки:

Л. Г. Левицкий. Портрет М. А. Дьяковой.

Нет, не дождаться вам конца,

Чтоб мы друг друга не любили,

Вы говорить нам запретили,

Но знать вы это позабыли,

Что наши говорят сердца.

Найти выход помог друг Николая Александровича — поэт Василий Васильевич Капнист. Он был

официально помолвлен с младшей сестрой Марии Алексеевны — Александрой, постоянно бывал в

их доме и вывозил на балы свою невесту и ее сестру. Однажды накануне своей свадьбы Капнист

сопровождал сестер на бал, но вместо того карета направилась к маленькой деревянной церкви в

гавани на Васильевском острове. Там хитрецов поджидали Львов, священник и все было готово для

венчания. После обряда молодые разъехались в разные стороны: Львов отправился к себе домой, а

Капнист с сестрами — на бал, где братья барышень Дьяковых удивлялись их позднему приезду.

Около четырех лет это событие держали в тайне и молодожены жили врозь. Нелегкое это было для

них время. Позднее в письме к графу Воронцову Львов признавался: «Сколько труда и огорчений

скрывать от людей под видом дружества и содержать в предосудительной тайне такую связь, которой

обнародование разве бы только противу одной моды нас не извинило... Не достало бы, конечно, ни

средств, ни терпения моего, если бы не был я подкрепляем такою женщиною, которая верует в резон,

как во единого бога».

История началась и завершилась, как в старинном романе. Дано было запоздалое согласие

родителей Машеньки, съехались родственники и гости, ожидавшие торжественного бракосочетания;

и тогда пришлось во всеуслышанье объявить, что жених и невеста давно повенчаны. Но

приготовления не пропали даром, и чтобы можно было хорошенько повеселиться, обвенчали лакея и

горничную...