Николай Негорев или благополучный россиянин.

-- Теперь нам можно отправиться, -- сказал полицейский, взявшись за фуражку.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я лег на жесткую койку и закрыл глаза, чтобы поскорее заснуть. Арест меня не смущал нисколько: я был уверен, что он продлится не более двух-трех дней, но все-таки ночевать вместо своей комнаты в каземате было порядочным наказанием -- за что же? Мне начали лезть в голову самые досадные мысли... Где-то теперь Софья Васильевна? арестована? Она в последнее время была не совсем здорова, может серьезно заболеть, прожив с неделю в этаком подвале...

В коридоре шаркали несмолкаемые шаги, порой звучно отдавались чьи-то громкие слова и слышалось звяканье ключей.

"Не Андрея ли привели?" -- подумалось мне, и с этой мыслью я заснул.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мало-помалу ко мне доставили столы, стулья, самовар, стаканы, тарелки, так что я очутился там с целым домом.

Мне было не скучно, так как книги были со мной, и я очень усердно читал в то время с лексиконом "Векфильдского священника" {"Векфильдский священник" -- роман английского писателя Оливера Голдсмита (1728--1774).}, а потом, сообразив, что поэзия есть везде, не только в уединении жизни деревенского священника, но даже в одиночном тюремном заключении, решился изобразить в небольшой повести всю прелесть и поэзию жизни з четырех стенах каземата. Я очень увлекся работой и в неделю измарал с десть бумаги. Но тут мое поэтическое вдохновение значительно охладилось перед вопросом: зачем я сижу?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Наконец началось следствие.

Довольно большая светлая зала была убрана довольно роскошно. Было очень много красного сукна и синей шелковой материи. Презус {Презус -- председатель военного суда.}, еще очень молодой человек, сидел у стола в креслах; около него стояло несколько человек, и они о чем-то с живостью разговаривали. Впрочем, при моем появлении разговор прекратился.

-- Это ваши бумаги?

-- Мои.

Портфель вскрыли и начали разбирать университетские записки и тетрадки с немецкими переводами и русской диктовкой.

-- Ничего нет подозрительного, -- проговорил презус, отталкивая от себя кипу тетрадей.

-- Вероятно, все-таки есть какое-нибудь подозрение, что меня держат другую неделю под арестом. Я желал бы знать, -- сказал я.

-- Узнаете.

Презус с торопливым деловым видом схватил лист бумаги и начал что-то поспешно писать. Как оказалось, это были вопросы, которые он и передал мне.

Я начал переписывать первый вопрос. Он, как теперь помню, заключался в следующем: какие сведения имею я о намерениях Андрея Негорева и не принимал ли в этих намерениях участие? "Ни о каких противозаконных намерениях ни от Андрея Негорева, ни от кого другого я не слыхал и сам участия ни в чем противозаконном не принимал",-- не думая, написал я.

Следующие вопросы относились до побега Андрея и моих отношений с Овериным. Между прочим, спрашивалось, что я знаю об отношениях сестры моей, девицы Елисаветы Негоревой, к студенту Сергею Оверину? Я написал, что отношения их ограничивались ребяческой перепиской, существовавшей еще во время пребывания Оверина в гимназии и затеянной сестрой, которая знала тогда Оверина только по моим рассказам. Оверин был в нашем доме всего два-три раза; вне дома они не могли видеться, и между ними не могло быть особенно близких отношений.

Были еще вопросы относительно дочери статского советника Ольги Ротаревой, студента барона Владимира Шрама, вдовы действительного статского советника баронессы Екатерины Шрам, студента Семена Новицкого, дочери отставного ротмистра Софьи Лоховой и др.

Углубившись в писание, я и не заметил, как ввели в комнату Оверина, и только его голос заставил меня оборотиться. Оверин был одет в серую куртку; лицо его, как всегда, было сосредоточенно серьезно и бледно.

-- Господин Негорев, -- кликнул меня презус.-- Знали вы этого человека?

Он указал на Оверина.

-- Знал. Я учился с ним в гимназии.

-- Как же вы говорите, что никогда не слыхали даже фамилии Негоревых? -- отнесся презус к Оверину.

-- Неужели вам не надоело все это? А мне надоело хуже редьки, -- невнимательно сказал Оверин.

-- Вы вредите и себе и другим,-- убедительно заговорил презус. -- Заметьте, что, покуда я бьюсь тут с вами, люди сидят в тюрьме...

-- Так выпустите их, -- равнодушно предложил Оверин. -- Я не понимаю, зачем вы бьетесь со мной? О чем говорить тут?

-- Я дописал,-- сказал я, подавая мои ответы.-- Неужели мне долго придется еще сидеть?

-- Извините, я посмотрю ваши ответы, -- проговорил презус и начал, шевеля губами, пробегать написанное.

-- Два лица, --сказал он, кончив чтение,-- свидетельствуют, что вы были на первой сходке членов, но потом отказались.

-- Это неправда. Я бы желал иметь с этими лицами очную ставку, чтобы опровергнуть их показания.

-- Хорошо. Но вам все-таки придется подождать дня четыре.

-- Позвольте мне сказать несколько слов о сестре,-- сказал я.