Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта

Авдотья написала избраннику: «Без клятв и без обещаний я все сделала во имя любви, что только в силах сделать любящая женщина». И эти слова на долгие годы стали ее жизненным кредо.

40-е годы XIX столетия были периодом ломки нравственных стереотипов, разрушения традиционных моделей поведения мужчины и женщины в браке, отказа от идеи незыблемости супружеского союза, пересмотра концепции «падшей» женщины. Еще не сложились «тройственные союзы» Герцена – Огаревых, Шелгуновых – Михайлова и других – этот период был еще в самом начале. Панаева однако скоро почувствовала изменение отношения к себе общества. В «Воспоминаниях» она не смогла избежать упоминания об этом периоде своей жизни, но описала его крайне лаконично. Если не знать, в чем дело, трудно понять, о чем идет речь. «… Я прекратила свои посещения в семейные дома, где собирался по вечерам кружок общих знакомых. Мне опротивели постоянные сплетни, и после одной из них я сказала, что прекращаю свои посещения ко всем нашим общим знакомым… Все приписывали случайности, что я не бывала ни у кого. Но зато, когда догадались, что я прекратила всякое сношение с дамским кружком, то так озлобились на меня, что перестали даже кланяться со мной на улице, оскорбясь тем, что не догадались раньше и бывали у меня».

Предательство в браке в то время уже не каралось законом и неформально предусматривало только личную ответственность каждого супруга. Многие пары сами решали, допустим ли в их отношениях адюльтер. Что это значит для разных людей – решало их воспитание и личные убеждения. Если одному из супругов чего-то не хватало, он рано или поздно начинал искать это на стороне. Панаеву недоставало драйва, полета, романтики, Авдотье – ухаживаний, ласки и заботы. Муж восполнял свои стремления многочисленными неглубокими увлечениями; жена не разменивалась на мелочи.

В богемной, литературной среде, адюльтер был широко распространен, однако дурным тоном считалось выставлять его на всеобщее обозрение.

Действительно, литературный Петербург негодовал, вокруг этого трио ходили сплетни вперемешку с насмешками и презрительными колкостями. Осуждали их всех троих, но больше всего – Ивана Панаева, мужа, допустившего открытое сожительство жены с любовником и при этом не разорвавшего отношения с Некрасовым. Грубый Писемский съязвил: «Интересно знать, а не опишет ли Панаев тот краеугольный камень, на котором основалась его замечательная дружба с господином Некрасовым?» А ведь Белинский, критик страстный, увлекающийся и тонко чувствующий новые нравственные веяния, облеченные в яркое художественное слово, увидел в Панаевой, как и в Жорж Санд, провозвестниц какой-то новой правды, чуть ли не последней истины о человеке и его месте в мире и обществе.

Но потом разговоры стали постепенно стихать.

В «Современнике» нашлось дело и перу Авдотьи – она вела отдел мод. Нигде так строго, как в Петербурге, мода не соблюдалась. По мнению А. Герцена, это доказывало незрелость общества: «Наши платья чужие. …В Европе люди одеваются, а мы рядимся и поэтому боимся, если рукав широк или воротник узок. …Если бы показать эти батальоны одинаковых сюртуков, плотно застегнутых, щеголей на Невском проспекте, англичанин бы принял их за отряд полисменов». Мыслитель явно недооценивал присущее моде следование новому и не видел в нем ценности.

Обзор модных направлений и веяний поставляла Панаевой из-за границы подружка Марья Огарева. На страничке кроме рисунков модных силуэтов присутствовал краткий комментарий: «У платья узкий лиф с чуть заниженной талией. По-прежнему носят туго зашнурованный корсет. У бальных платьев глубокий горизонтальный вырез декольте. Рукава узкие у плеча. Юбки становятся все пышнее. Их часто украшают воланами, на них требуется десятки метров кружев. Под платье надевается до восьми нижних крахмальных юбок, носят специальные жесткие юбки из конского волоса. Обувь вновь приобретает каблук».

Руководил дамским творчеством Панаев. Как ученик Белинского, он не случайно оказался проповедником моды как приличной усредненности внешнего облика современного европейца: эксцентричность, в том числе внешняя, в одежде, видимо, соотносилась для Панаева с романтической позой.

М.Л. Огарева. Художник П.Н. Орлов

Хотя со времен «Московского телеграфа» известия о модах могли бы восприниматься как законная составляющая толстого журнала энциклопедического характера, в этой страничке мод издатели-соперники продолжали видеть что-то слишком откровенно коммерческое, компрометирующее если не журнал в целом, то по крайней мере того литератора, который брался ее вести.