Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта

Критик А.В. Дружинин по прочтении двух первых частей романа писал в дневнике 7 ноября 1848 года: это «спекуляция довольно ловкая, которая может понравиться публике, несмотря на свои недостатки. В этом романе нет ничего своего, все украдено. Начиная с Полиньки, идеальной гризетки, до персиянина, выведенного на сцену с целью описать действие опиума, все взято из модных романов. Вопрос не в том, понравится ли роман публике, а в том, заметит ли она, что все эти лица списаны, очерчены второпях, что происшествия сшиты на живую нитку, что гибель промахов и противоречий встречается на каждом шагу». Дружинин отметил в романе оригинальную тему, но она показалась ему развитой недостаточно: «Кажется мне, что авторы до этого времени упустили из виду одно обстоятельство, до крайности способное придать роману живой и глубокий интерес. Я говорю о странствовании Каютина по России. Это странствование, судя по началу, обрисовано как-то слабо и без той привлекательности, которую так легко ему придать».

Но на то он и критик. Доброжелательные читатели, напротив, искали и находили в романе интересные автобиографические реалии, которые вовлекались в повествование мельчайшими крупицами фактов, представляющих в совокупности все эпохи прожитой жизни авторов – от детства до возмужания.

Несмотря на придирки, роман Некрасова и Станицкого имел большой успех и значительно увеличил число подписчиков «Современника».

А.В. Дружинин. Гравюра XIX в.

Редактор «Северного обозрения» В.В. Дерикер, не называя Панаеву по фамилии, раскрывал «женскую» тайну ее псевдонима: «Видимое присутствие в некоторых местах и женского пера заставляет предполагать, что имя Н.Н. Станицкого – псевдоним, под которым скрывается новая русская писательница, явление отрадное и приятное на широкой улице нашей литературы. От души желаем, чтобы и на дальнейшей прогулке башмачки прекрасной знакомой незнакомки сохранили художественную чистоту и прелесть».

Творческий союз Некрасова и Панаевой действительно сложился. Любовников соединяли общие взгляды на литературу, задачи журнальной работы, творчество. Но их личные отношения складывались драматично и неровно. Их сближала страстная любовь, они ссорились, мирились, ревновали, расставались и вновь сходились, писали и сжигали письма, вспоминали и пытались забыть. Характеры у обоих были сложные, не склонные к уступчивости. «Слабым звеном» выступал Некрасов: поэт был подвержен чудовищным приступам депрессии. Они были столь часты и регулярны, что в доме даже был специальный диван для хандры. На нем поэт лежал по несколько дней подряд, не разговаривая ни с кем. Если же он не молчал, то было еще хуже: Некрасов то причитал, что умирает, то плакал от ненависти к себе, то собирался бежать на Крымскую войну и погибнуть в осажденном Севастополе, то рвался на дуэль, чтобы его застрелили, то ходил по дому и подбирал потолочные крюки покрепче, чтобы покончить с собой, то по двадцать раз за день поглядывал на пистолет. Эмоциональный ипохондрик, жуткий ревнивец, он нередко оскорблял и бранил подругу без всяких оснований.

Однако пока это были лишь дрязги влюбленных, и любовный накал оставался достаточно высоким.

Между тем «Современник» стал необыкновенно популярен из-за невысокой суммы подписки и бесплатных бонусов для читателей в каждом номере.

Дела журнала Авдотья принимала близко к сердцу. В хозяйственном и деловом отношении она оказалась кладом для компаньонов. «Она читала рукописи, держала корректуры, прикармливала нужных сотрудников», – утверждал К. Чуковский. Трудно представить, как пишушая с ошибками женщина «держала корректуры» – вероятно, ее грамотность сильно повысилась. Зато она до тонкости постигла стиль разных обедов, даваемых издателями в редакции «Современника». Выйдя из актерской семьи, Панаева артистично играла все роли: с семинаристами была «демократически проста», с генералами – «великосветская барыня».

Титульный лист одного из номеров журнала «Современник». 1850-е гг.

В это же время любовно-литературный тандем принялся за работу над вторым совместным романом. «Боже мой, как легко стало, – вспоминает Панаева, – когда мы закончили «Три страны света». Но Некрасов тотчас же уговорил меня писать новый роман «Мертвое озеро». Однако образ жизни поэта переменился, он стал меньше работать. «Все люди дивятся перемене его», – писала Панаева М.Л. Огаревой 15 марта 1849 года, сообщая о том, что Некрасов редко бывает дома.

Угнетающе подействовал на сотрудников журнала арест М.В. Петрашевского и членов его кружка[13]. Среди арестованных и близких к ним лиц многие были причастны к литературе. «Уныние и тревога царили в редакции, – вспоминает Панаева. – Прежних оживленных споров и разговоров более не слышалось. Гости не собирались на обеды и ужины». Некрасов не видел обнадеживающих перспектив «Современника» и подумывал приобрести другие издания – «Литературную газету» или «Иллюстрацию».