Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта

В.П. Боткин «был тогда главным руководителем богатой фирмы. Его отличала сухость; он не был приветлив; из молодого поколения он, кажется, не сблизился ни с кем; он считал себя судьей в деле художественной критики, и немалая опытность у него, несомненно, была». Его недостатки хорошо знали и расположенные к нему люди, но только добродушно подтрунивали над его особенностью исключительно «часто менять расположение духа, неожиданно переходя от сахара к перцу и от меда к горчице». Но в изображении мемуаристки он ничтожен и жалок, во многих случаях выказывает свой трусливый характер. «Иногда жалко было смотреть на него, как он сам себе отравлял жизнь разными нелепыми страхами. Мелочность и расчетливость его переходили часто в скупость. Когда Боткин останавливался у нас, то всегда выходили истории с лакеями; он жаловался на них и удивлялся, что я держу таких воров, а лакеи приходили ко мне также с жалобами, что Василий Петрович подозревает их в краже у него леденцов и тому подобной дряни. Раз из-за перочинного грошового ножичка, пропавшего с письменного стола, поднялась целая буря. Лакей хотел отходить, обиженный, что его заподозрили в краже ножичка, который скоро нашелся, – сам же Василий Петрович положил его в жилетный карман и позабыл вынуть…» Боткину всюду «мерещились шпионы, которые будто бы следят за русскими в Париже, и в каждом посетителе, обедающем одиноко за столом, он видел шпиона и страшно сердился на спорящих. Его воображение разыгрывалось иногда до того, что он от страха убегал из ресторана». «Боткин до смешного старался походить на парижанина; он удивил меня, спрятав в карман два куска сахару, который остался у него от поданного ему кофе».

Для красавца-полуфранцуза Дмитрия Григоровича французский язык был родным, и к тому же он обладал талантом комически рассказывать разные бывалые и небывалые, но добрые сцены о каждом своем знакомом. Однако, приглашенный писать в соавторстве «Три страны света», он явил полную бездарность, положительно не мог ничего придумать. Мало того, он оказался невоспитан и бесцеремонен. Никому не сказав ни слова, с бухты-барахты, сюрпризно привез на дачу к Панаевым Александра Дюма и с ним еще несколько неизвестных французов. Правда, Григорович утверждал, что визит знаменитого писателя состоялся по предварительной договоренности и сам он только желал сделать приятное обеим сторонам.

Панаева красочно расписала, как «Дюма несколько раз потом, и также сюрпризом, являлся на дачу в сопровождении нескольких спутников, – однажды привез их целых семерых, – и без церемонии остался ночевать, поставив, таким образом, в трагическое положение хозяев дома, не знавших, чем накормить и где уложить эту непрошеную ватагу…». «Подумаешь, что здесь речь идет не о цивилизованном, умном французе, в совершенстве знакомом с условиями приличия, а о каком-то диком башибузуке из Адрианополя», – возмущался Григорович.

Д.В. Григорович. Художник И.Н. Крамской

Дюма тоже хорош. Авдотья Яковлевна не без юмора рассказывала, как пыталась отвадить навязчивого французского литератора: «Я нарочно сделала для Дюма такой обед, что была в полном убеждении, что, по крайней мере, на неделю избавлюсь от его посещений. Я накормил его щами, пирогом с кашей и рыбой, поросенком с хреном, утками, свежепросольным огурцами, жареными грибами и сладким слоеным пирогом с вареньем и упрашивала поесть побольше. Дюма обрадовал меня, говоря после обеда, что у него сильна жажда, и выпил много сельтерской воды с коньяком. Но напрасно я надеялась: через три дня Дюма явился как ни в чем ни бывало, …съедал по две тарелки ботвиньи с свежепросольной рыбой. Я думаю, что желудок Дюма мог бы переварить мухоморы».