Николай Островский

— Я собирался уже уходить. Николай Алексеевич меня остановил. «Михаил Карлович, — обратился он ко мне. — Если вас больные не ждут, посидите еще. Просмотрите газеты». Я остался. Быстро просмотрели с ним газеты «Правда», «Комсомольская правда». «А теперь давайте просмотрим мою, профессиональную газету — «Литературку», как мы ее называем…» Читаю Островскому заголовки статей. Назвал и эту: «Дорогой товарищ». Быстро, про себя пробегаю первые строки. И вдруг читаю: «Оптимизм Островского…» «Николай Алексеевич, а это статья о вас». — «Да ну? Читайте, читайте…» Откровенно сказать, первый абзац об оптимизме, идущем «от глубокого постижения путей истории», и об «оптимизме свиньи, роющейся на задворках истории», — я так и не понял. Да и Николай Алексеевич пропустил это. А вот следующий абзац уже касался Островского, который, как писал рецензент, «тем и велик, что он не самодоволен, не жирен»… Это насторожило Островского. «Ну, ну, читайте, что там еще есть?» Я продолжал читать…

В статье говорилось… о преемственности поколений революционеров, о стойкости Корчагина, о большевистском упорстве Корчагина и т. д. и т. п. В заключение вывод: «Дело в том, что Корчагин — это Островский… Он сделал все, что в силах сделать Павел Корчагин, но написанная вслепую в полном смысле этого слова книга нуждается в инструментовке, в технической шлифовке, в озвучании рукой мастера… Я позволю себе обратиться с публичным вызовом к писателю Всеволоду Иванову… о том, чтобы он взял на себя труд инструментовки книги Островского…»

Несколько дней Николай был подавлен, лежал молчаливо, никого не хотел видеть. Потом, собравшись с силами, телеграфировал Анне Караваевой:

«Прочел вульгарную статью Дайреджиева. Сердечно болен, однако отвечу ударом сабли «Литературной газете»…»

Весь месяц апрель Николай Островский был под впечатлением этой статьи. В письмах к друзьям он все время возвращается к выступлению Дайреджиева.

15 апреля пишет своему другу А. Солдатову:

«С 12/IV чувствую себя лучше, температура более-менее нормальная, и я уже начал работать. Заставляют, черти. Кажется, мертвого и то заставили бы написать ответ на заметку или, вернее, статью в «Литературной газете»… И ответил же я ему хорошо, если поместят в «Литературке», то сообщу, в общем, началась передряга, самая безалаберная статья, какую только может выдумать человек. У него счеты с «Молодой гвардией», и он через меня лягает журнал «Молодая гвардия», но и мне изрядно достается. То превозносит до небес, даже путевку транспаранту моему в «мировую литературу» дал, то предлагает Вс. Иванову озвучить, т. е. отшлифовать, мою книгу. Разве не гад после этого? Тогда чье же это будет произведение?»

16 апреля — в письме к Р. Шпунт:

«Между прочим, первый раз меня лягнули в печати — Дайреджиев в «Литгазете» своей статьей «Дорогой товарищ». Этот человек нашел нужным оскорбить меня, сказав, что я через книгу жалуюсь на окружающую меня действительность и т. д. и т. п. И под конец отослал меня на переделку к Вс. Иванову. Я ответил ему как следует».

Этот ответ не был опубликован при жизни автора. Только после смерти Николая Островского читатели получили возможность прочесть это письмо. Вот его текст, с небольшими сокращениями:

«Только сегодня прочел в «Литературной газете» от 5 апреля статью Бориса Дайреджиева «Дорогой товарищ». И хотя я сейчас тяжело болен — воспаление легких, но должен взяться за перо и написать ответ на эту статью. Буду краток.

Первое: решительно протестую против отождествления меня — автора романа «Как закалялась сталь» — с одним из действующих лиц этого романа — Павлом Корчагиным.

Я написал роман. И задача критиков показать его недостатки и достоинства, определить, служит ли эта книга делу большевистского воспитания нашей молодежи.

Во второй половине своей статьи критик Дайреджиев… пишет вещи, мимо которых я не могу пройти молча. Например: «Но здесь мы должны отметить ошибку редакции «Молодой гвардии». Дело в том, что Корчагин — это Островский. (Его история недавно была рассказана М. Кольцовым… в «Правде».) А роман — человеческий документ. И вот, по мере того как мир смыкался железным кольцом вокруг разбитого параличом и слепого Островского, семейная неурядица борьбы с обывательской родней жены Корчагина начинает занимать центральное место в последней части романа. Прикованный к койке, Островский не замечает, как мельчает в этой борьбе его Павка. Типичные черты Корчагина начинают вырождаться в индивидуальную жалобу Островского через своего героя. Редактор книжки т. Шпунт оказалась политически более чуткой, чем редакция журнала. Она свела к минимуму перипетии семейной ссоры, заострила политическую суть этой борьбы, тогда как журнал дал целиком эту растянутую часть романа, чем способствовал разжижению гранитной фигуры Павки Корчагина».

Зачем понадобились Дайреджпеву эти сенсационные сообщения, что Корчагин — это Островский…