Ниндзя с Лубянки

– Арсений Тимофеевич, – спокойно возражал Юдин, – я в Харбине работал вместе с Макиным, если помните. Видел и ваших китайских бандитов. Это несерьезно. Мелкие они какие-то. Да, их много, но они не организованы, а значит, неопасны! Что касается Чжоу и политики, то тут налицо два аспекта. Во-первых, контрабанда, скупка и перепродажа золота, драгоценных камней, ювелирных изделий, торговля наркотиками. Во-вторых, незаконные махинации на рынке чая. Следствие уже выявило причастность этой банды Шэн к целому ряду незаконных поставок чая и сопутствующих продуктов по всей стране. Но поймите, Арсений Тимофеевич, в обоих случаях это компетенция экономического отдела. Ничего политического тут нет и быть не может. И слава богу, что не может! Нам своих дел хватает. Чжоу передан им, им вести его дело, и я не знаю и знать не хочу, что там сейчас происходит! У меня своих дел куча! После того как начался «Маньчжурский инцидент», как японцы двинулись в Китай, партия требует особого внимания к японской разведке. Впрочем, что я говорю, вам самому должно быть известно лучше, чем мне. Все происходит ровно по тому плану, который был изложен в Меморандуме, в подлинность которого вы не верите даже после того, как это доказано руководством! – с досадой закончил Юдин.

– Известно. Известно, Василий Иванович, известно, – с такой же досадой протянул Чен. – Но мне до сих пор непонятно это совпадение.

– Какое совпадение?

– Ну как же! Вы поймите, Василий Иванович, Петр Макин в Харбине, не найдя никакой работы по профилю, а он высококлассный японовед, через своего знакомого узнает о вакансии в советском консульстве. Занимает незначительную должность, но становится важным агентом по кличке Профессор, так?

– Так, – кивнул Юдин, – я сам принимал его на службу. Мы тщательно его проверяли, но, за исключением отвратительного характера и склонности к половым излишествам, за ним ничего не было. В употреблении опиума, кстати, тоже никогда и никем не замечался! Нас это вполне устроило, особенно учитывая, какого уровня он специалист и как трудно в Харбине теперь найти специалистов, не балующихся морфием, опиумом и еще какой-нибудь дрянью. Вы поймите, Марейкис, – следователь повернулся к нему, – там, в Харбине, ваших японоведов хоть пруд пруди! Но у каждого свои фанаберии! Одни все еще надеются на восстановление монархии, другие – очевидные японские шпионы, третьи открыто заявляют, что им с нами – советскими людьми – просто противно работать вместе. Они, видите ли, не готовы в одном здании с нами иероглифы переводить! Четвертые пьют или травятся. Получается, что специалистов много, а работать не с кем.

– Думаю, это не совсем так, Василий Иванович, – мягко поправил его Чен, – специалистов, хороших специалистов, всегда мало. Безусловно, Макин – один из них. Но, судя по показаниям, данным на допросах и им, и китайцем, Чжоу начал работать поваром у Макина именно в Харбине.

– Ничего удивительного. Вы знаете, там русская и китайская кухня существуют на равных, а оттого и поварами работают и русские, и китайцы. Говорят, у последних это даже лучше получается.

– Работал ли Чжоу на банду Шэн уже тогда?

– Не знаю. Он утверждает, что нет. Но китайцу верить… Говорит, что оставался с Макиным вплоть до Москвы, а это значит, что он кашеварил у него еще и во Владивостоке. Мог спеться с бандитами там. А когда Профессор переехал сюда, он Чжоу попросту выгнал. Нанял неграмотную кухарку из Курской области (мы с ней говорили – тупая баба), а Чжоу – на все четыре стороны. Думаю, тогда он и спелся с этими наркоманами-контрабандистами.

– Но Чжоу ведь не ушел?

– Да, я думаю, здесь Макин юлит. У него были свои интересы в контрабанде, и он, конечно, знал, что его повар этим делом пробавляется. Заработки у Макина были неплохие – и мы ему платили как ценному агенту Иностранного отдела, и в Институте востоковедения он преподавал, и в Коммунистическом университете. Но жить он привык роскошно. Пятикомнатная квартира, женщины… Вот и спелся со своим китайцем.

– Женщины… Да, женщины – это сильный фактор. А что же Тредиаковская?

– Эта мадам утверждает, что знала и Охаси, и остальных японцев еще по Владивостоку, по японской оккупации. Наша учительница работала тогда в дансинге на Пушкинской. Слыхали про такой?

– Да, что-то припоминаю. Нехорошее было место.

– Место нехорошее, девушки хорошие. Тредиаковская в то время была молода, на десяток лет моложе, чем теперь, – хохотнул Юдин, – привлекательна, зарплата учительская, маленькая. Вот она тайком и подрабатывала. Японцы, а Охаси и остальные служили тогда в консульстве или были в штате Управления экспедиционного корпуса, на блондинок, говорят, падки?

Чен согласно тряхнул головой.