Ниндзя с Лубянки

Сила Сталина – в хитрости и решительности, с которой он использует свой огромный репрессивно-разыскной аппарат. Одной «сутуратогэмой», как говорил Вакаса, думал Чен, тут не справиться. По зрелом размышлении выходило, что надо задействовать сразу три. Во-первых, надо бить палкой по кустам, чтобы выгнать змею. Надо придумать такой ход, после реализации которого имя Чена станет известно Сталину, как когда-то оно стало известно Дзержинскому, лично распорядившемуся забрать уникального «спеца по японцам» из Владивостока в Москву. Пусть Сталин сам примет решение – жить Арсению или нет, это может помочь протянуть еще хотя бы какое-то время. Во-вторых, сэнсэй был прав, когда говорил, что единственный способ победить сильного врага, который пугает всех, – это напугать его самого. Значит, информация, которую я должен дать следователям, должна быть не просто удивительна, но и потенциально опасна для руководства НКВД, а желательно и для самого Сталина. Нет, я не просто японский агент. Если верить органам, у нас таких агентов – полстраны. Я – настоящий японец, резидент Генерального штаба. Хорошо бы с многочисленными знакомствами политического уровня. Нет, высшего политического уровня… Значит, я… аристократ? Маркиз или барон. О, японские боги, о, ками-сама! Прости, друг мой Ода, но теперь я – это ты. Я – Такэюки Ода. Твоя биография – теперь моя биография. Проверить через резидентуру Иностранного отдела они сразу не успеют, а потом… Потом видно будет. Они даже личное дело мое не запросили. Ублюдок Вульфсон ничего про меня не знает, судя по вопросам, которые он мне задает. Поставили дело на конвейер и выбивают нужное количество «шпионов». Что ж, дадим им «шпиона». Правда, тут придется рисковать: Ежов гордится своим «незаконченным низшим» образованием. Может и не сообразить, что таких, как я, беречь надо. Наоборот, перепугавшись, даст команду бить до конца, и тогда действительно конец. Но тут уж ничего не поделаешь – придется рисковать и надеяться, что злобный карлик впадет в раж, узнав, что сцапал японского резидента и доложит лично – Самому. Надо бы упомянуть Вышинского – он вроде поумней. Да и очки (черт, как все печет внутри – может, зря все это придумываю, и нет смысла – я просто скоро умру?) – очки помогут. Они сообразят, должны, черт побери, сообразить, что я все понял, понял, что сопротивление бесполезно и рано или поздно придется сознаваться, а оттого решил совершить сэппуку. Ежов, конечно, такого слова ведать не ведает, но о фанатизме самураев знает каждый школьник. Почему я решил умереть? Честь? Хорошо. Году в двадцать четвертом старый друг Вакаса, когда попался в руки ГПУ в Чите, пытался доказать, что он кореец, но не знал как. Вакаса тогда справедливо рассудил, что почти все представления русских о японцах и о Востоке вообще – миф, и воспользовался этим. Он отломал себе, зажав в створе нар в камере, верхнюю фалангу левого мизинца, как делали якудза (только в их распоряжении были острейшие кинжалы!), когда совершали проступок. Но Вакаса – настоящий синоби. Он кровью написал бумагу следователю – поклялся, что он кореец, и следователь поверил, отпустил старого разведчика! Да, хорошо, молодец Вакаса, но для Сталина пальца мало… Мало!

Надо что-то грандиозное, из высших сфер. Меморандум. Да, я расскажу, как на самом деле было с Меморандумом. Расскажу про то, что покойник Штейнберг был китайским шпионом, что я знаю, кто, как и почему подкинул нам этот проклятый Меморандум, который теперь стал главным документом обвинения против японцев. Расскажу, что Меморандумом нельзя оперировать как доказательным документом – можно сесть в лужу. Это ценная информация. А раз я – подполковник японского Генерального штаба, Сталин не решится меня расстрелять. Он будет думать, как меня использовать. Ведь то, что знаю я, знают и в Токио. И наоборот – я окажусь для Сталина ценнейшим источником сведений о Токио. Пока он будет думать, как использовать меня, я буду думать, как использовать его. Значит, я буду жить. По крайней мере еще некоторое время. А потом? Потом… потом будет видно. Настоящий самурай не думает о будущем, ибо живет настоящим. Настоящий синоби все время думает о будущем, потому что иначе проиграет в настоящем. Я – синоби. Только необычный. Я – русский синоби, ниндзя с Лубянки. Мое будущее в настоящем. Авось…

Что ж, змея пока в кустах, она никого не боится и думает, что всех одурачит. Вот и третья «сутуратогэма». Как говорят японцы, дурачивший дураков останется в дураках. Это будет просто, но убедительно, очень убедительно, потому что почти правда. Теперь надо подлечиться, выждать немного, не «колоться сразу», а потом, показав им, что я на грани, сознаваться. Только бы не переборщить, заметить эту саму проклятую грань, когда будет пора. А то и помереть недолго. Что ж, значит, буду внимательным. Очень внимательным. Так думал бывший оперуполномоченный НКВД по особым делам Арсений Тимофеевич Чен, мучаясь от болей в искалеченном снаружи и изнутри теле на койке тюремного лазарета, а вечером его снова забрали на допрос.