Нёкк

Бар на первом этаже гостиницы “Конрад Хилтон” называется “Хеймаркет”, и это совпадение кажется неслучайным минимум одному из двух секретных агентов, который сидит за стойкой и попивает безалкогольный коктейль.

– Ну помнишь, был такой митинг на Хеймаркет[43]? – говорит агент А. – Его еще называют “расстрелом на Хеймаркет”. Не помнишь?

Агент Б., чей подбородок нависает над стаканом содовой воды, в которой, к его досаде, нет ни капли бурбона, на все вопросы лишь качает головой.

– Не-а, – отвечает он. – Не помню.

– В Чикаго, в тысяча восемьсот восемьдесят каком-то году. Не помнишь? Рабочие вышли на демонстрацию на площадь Хеймаркет. Ну ты чего, это же историческое событие.

– Я думал, площадь Хеймаркет в Бостоне.

– Здесь тоже есть. Она где-то в двух кварталах к северо-востоку от нас.

– И чего же они требовали? – спрашивает Б.

– Восьмичасовой рабочий день.

– Ха, я бы от такого не отказался.

А. встряхивает бокал, и бармен подливает ему коктейля. Когда А. не при исполнении, это его любимый напиток: простой сироп, лимонный сок и розовая вода. Ее не так-то просто найти, но в баре “Хеймаркет” выбор что надо.

– Ну там, в общем, вышло так, – рассказывает А., – рабочие организовали демонстрацию, шествия, пикеты, потом появилась полиция, напала на них, и кто-то бросил бомбу.

– Жертвы были?

– Несколько.

– Кто бросил бомбу?

– Неизвестно.

– И к чему ты об этом вспомнил?

– Тебе не кажется, что это совпадение? То, что мы сидим в баре “Хеймаркет”?

– Беспорядки в центре города, – Б. указывает большим пальцем за спину, на улицу за зеркальным окном, где собрались тысячи протестующих.

– Вот и я об этом.

– Содом какой-то.

Агент А. косится на коллегу.

– То есть сумбур?

– Ага. Все вверх дном.

– Кое-как.

– Шиворот-навыворот, к гадалке не ходи.

– Тяп-ляп.

– Ерундистика.

– Чепухистика.

Они улыбаются друг другу и с трудом сдерживают смех. Чокаются. Они могли бы вот так перебрасываться фразами целый день. Толпа снаружи кипит и бурлит.

7

То, что кажется овальной прогалиной в толпе, на самом деле лужайка, где сидят десятки демонстрантов. Они наблюдают за Алленом Гинзбергом или вместе с ним тянут “оммммм”, кивают головой, хлопают в ладоши, обратив лицо к небу, точно слушают послание богов. Взволнованную перепуганную толпу его пение успокаивает, как барбитураты. Мерное, монотонное, уверенное, оно действует, словно нежные объятия няньки, которая любит своего питомца. Тем, кто вместе с Гинзбергом распевают “оммммм”, мир кажется куда дружелюбнее. Изреченный священный слог – их защита. На того, кто сидит на земле и повторяет “омммм”, никто не поднимет руку. Не осмелится обрызгать газом.

Спокойствие охватывает Грант-парк до самых дальних его границ. Стоящих там демонстрантов не видно в толпе, которая кричит на копов и даже, кажется, вырывает булыжники из мостовой, чтобы в неистовом порыве ярости запустить в гостиницу “Конрад Хилтон” просто потому, что все достало, но тут вдруг кто-то сзади легонько касается их плеча, они оборачиваются и встречают чей-то кроткий, спокойный и ласковый взгляд, потому что их, в свою очередь, тоже легонько похлопал по плечу тот, кто стоит сзади, а того – тот, кто сзади, и вся эта длинная цепь ведет к Гинзбергу, который питает всех мощной энергией своей песни.

Мира в его душе хватит на всех.

Они чувствуют, как частичка его песни проникает в самую душу, чувствуют ее красоту и сами становятся красотой. Они сливаются с песней воедино. Они и Гинзберг – одно целое. Они, копы, политики, – одно целое. И снайперы на крышах, и агенты секретных служб, и мэр, и журналисты, и счастливцы в баре “Хеймаркет”, что кивают головами под неслышную на улице музыку, – все они единое целое. Их пронизывает один и тот же свет.

Умиротворение охватывает толпу вокруг поэта и расходится, точно круги по воде, как в хокку Басе, которое так любит Гинзберг: старый пруд, прыгнула в воду лягушка, всплеск в тишине[44].

Бульк.

8

Девушки по-прежнему шагают на юг. Белые, черные, смуглые. Их лица показывают крупным планом. Девушки скандируют, кричат. Дядья насчитали три типа девиц: с длинными лошадиными лицами, с широкими круглыми лицами и с вытянутыми вперед птичьими лицами. У той, что идет впереди, у этой Элис не лицо, а лошадиная морда, уверяют дядья (ха-ха, найди себе жеребца, ха-ха). Лошадиная морда, еще и вытянутая вперед, точно птичий клюв. По крайней мере, насколько можно судить по той части ее лица, которую не закрывают ни солнечные очки, ни жидкие растрепанные волосенки. На две трети лошадиная морда, на треть птичий клюв – таково, по их мнению, ее место в классификации девичьих лиц.

Правда, в руках у нее оружие, а у девушки с оружием делается совершенно другое лицо. Злоба искажает его до неузнаваемости.