Niro. Сборник рассказов.

Креспин немного наклонил голову, вслушиваясь в интонацию слов профессора, после чего кивнул (несколько неуверенно, но неоднократно). Лузянин отошел в сторону, к шкафам, накрытым вытяжной трубой, снял с одной из полок лабораторный набор и, вынув из него скарификатор, проколол себе указательный палец на левой руке. Выступившую капельку он растер на стекле, прокрасив по Романовскому, после чего еще несколько капель набрал в различных размеров стеклянные капилляры. Креспин с интересом наблюдал за происходящим, пытаясь определить, что за всеми этими процедурами скрывается.

Тем временем один из капилляров Лузянин выдавил в неизвестный Креспину аппарат, после чего на этом аппарате замигали лампочки, послышался низкий гул центрифуги. Профессор полностью ушел в работу, забыв на минуту о существовании гостя.

Спустя какое–то время Лузянин обернулся. Креспин стоял у окна, глядя вниз, на суетливые фигурки людей в парке Академгородка. Он со спокойствием потомственного рыцаря терпеливо дожидался ответа на свой немой вопрос, постоянно помня о тех, кто отправил его сюда и нуждался в новом Источнике, как никогда.

Когда ему на плечо легла рука профессора, Креспин даже не вздрогнул — он прекрасно знал, когда теплая усталая ладонь ученого дотронется до него, знал с точностью человека, умеющего предвидеть будущее. Рыцарь медленно обернулся — Лузянин приглашал его к компьютеру, держа в руке маленькую пробирку.

Они вернулись к столу. Профессор сделал выразительный жест — указал на свой палец, на пробирку, встряхнул её (розовая турбулентность внутри стеклянного сосуда была самым красноречивым объяснением происходящего). Потом вставил в небольшое приспособление на столе, рядом с монитором — пробирку защелкнуло мягкими зажимами, из тонкого капилляра в её дне невообразимо малая толика крови просочилась в анализатор. Через десять секунд на экране появилась витая спираль ДНК — один в один совпадающая со спиралью, в которой была исправлена ошибка.

На экране появилось сообщение. Креспин даже не пытался его прочитать — он понял, что там написано. Обе ДНК были идентичными.

— Ну? — спросил Лузянин. — Теперь понятно?

Креспин продолжал смотреть на экран и мучился немым вопросом зачем этот человек сделал в коде ошибку? Ведь исходная молекула была правильной! Он не тратил годы на то, чтобы найти испорченный участок — его не было с самого начала! Зачем?

Креспин поднял глаза на Лузянина. Профессор развел руками, не поняв вопроса.

— Вот так вот, батенька! — гордо сказал он. — Черт знает что ношу в своих сосудах… Я вижу, вы этим заинтересованы?

Он направился к криогенератору, в котором уже примерно три года хранились замороженные яйцеклетки — их он сделал раньше, к тому времени представляя, что с его хромосомами все обстоит не так просто.

— Любой ценой, — прошептал себе под нос Креспин. —Любой ценой… Любой…

Он вынул меч и протянул палец к кнопке…

Когда за спиной Лузянина раздался низкий звук, напоминающий одновременно шипение змеи и гудение в проводах высокого напряжения, он не испугался. Просто стало немного обидно — первый по–настоящему нужный человек, и сразу хватается за оружие! Он резко развернулся, увидел надвигающегося на него собеседника, сжимающего в руке темно–зеленый световой меч и недоуменно спросил:

— А это зачем?

Креспин отвел руку для удара, одновременно протягивая другую в сторону пробирки с кровью профессора.

— Да иди ты… Откуда пришел… — буркнул он в лицо нападавшему. И Креспин исчез — только воздух глухо схлопнулся на том месте, где только что стоял рыцарь.

Лузянин нисколько не удивился подобному результату — казалось, он ожидал его.

— Вот почему я потратил два года на то, чтобы изменить тот участок, — ответил он пустому стулу возле компьютера, на котором несколько минут назад сидел гость. Мне нужен нормальный ребенок, без всех этих… причуд. Хватит на этом свете меня одного.

Он вытащил из морозильной камеры необходимый материал и погрузился с головой в процесс создания собственного сына. Нормального. Без всех этих…

Каждый раз…

Тихонов очень не любил это ощущение — когда закладывает уши в самолете. Он знал, что надо сильно, широко зевнуть — и тогда эта заложенность исчезнет. Но вот то, что исчезает она через громкий болезненный щелчок — вот что было самое неприятное… В этот раз он даже не пытался зевать, несмотря на то, что быть глухим, пусть и временно — не самое приятное в жизни. Он знал, что это… Да нет, конечно же, поможет, но зачем?