Нищий и принцесса

Потом были похороны, покрытые кучей лжи, ведь как умер отец мы никому не сказали. Сердце, и больше никаких вопросов. Хотя вопросы начались потом, когда стали вскрываться масштабы наших долгов. В своей предсмертной записке он написал, что просит никого не винить, но другого выхода из сложившихся проблем он не видит. Вот только проблемы не решились и обязательства легли на маму. Формально, она была генеральным директором на предприятии и материально ответственным лицом и перед банками и перед физическими лицами, которые почти каждый день вылезали с новыми долговыми расписками. Оказывается, в браке наживается не только имущество. Из молодой, ухоженной женщины, которой на вид не дашь больше тридцати пяти, она превратилась в мрачную, нервную тень, живущую только на успокоительных. Плакать нам было некогда, мы паковали и судорожно распродавали вещи, на то, чтобы пожалеть себя и пострадать по нашей жизни и отцу были выделены только ночи. Мы разбредались по полупустым спальням и скулили.

25 июня нас ждал новый удар. Пока приставы описывали уцелевшее имущество, маму вызвали в полицию. По одному из споров нашли мошеннические действия, ведь в прошлом году, когда отец одолжил у Минаева пять миллионов, маме купили новую машину, а спустя пару недель переоформили ее на подставное лицо. Перед ее носом вертели какими-то бумажками с ее подписями и обвиняли ее в отмывании денег. Подписи были везде, она доверяла отцу и подписывала бумаги не глядя. Я знаю, что он не хотел ее подставлять, возможно это была агония и попытки спасти семью любой ценой, но в итоге, с его уходом, маму оставили крайней. Теперь нашим единственным кормильцем стал бедный Сеня, который только успел заключить контракт с дизайнерским агентством в Лондоне, но зарабатывал он не так много и денег на хорошего адвоката у нас не было. Сначала дело ограничилось подпиской о невыезде, но когда всплыл еще один эпизод, моя сказка окончательно превратилась в фильм ужасов. 8 августа, на предварительном заседании, маму арестовали прямо в здании суда. Прокурор настаивал, что у ответчика живет за границей сын и велик риск, что она просто сбежит в Европу.

Я осталась одна. В почти пустом доме, который пока не изъяли, но это могло произойти в любой момент, в полном шоке, растерянности и панике. В тот день я повзрослела еще лет на пять и моя душа совсем потухла. Я горько плакала, жалела себя, отца, маму, которая не переживет ни одного дня в тюремной камере и Сеню, который не знает, чем помочь и за что хвататься. Мы не знали, какой срок светит маме, но какой бы он не был, долги это не спишет и их все равно придется отдавать долгими- долгими годами. 17 августа меня ждал новый удар. Я узнала, что не могу жить одна, потому что восемнадцать мне исполнится только в декабре, мне нужен опекун. Меня хотели отправить в приют или центр временного содержания, но мать передала через государственного адвоката, чтобы я связалась с какой-то дальней родственницей, живущей в соседнем от школы селе. Сердобольная тетя Зина, то ли по доброте душевной, то ли от того, что теперь на меня полагалось пособие, сразу согласилась и я поселилась в двухкомнатной, ветхой хрущевке, вместе с ней и ее сыном алкоголиком. Это были самые унизительные и страшные две недели в моей жизни. Я мечтала вернуться в школу, поселиться в своем одиночном номере и не уходить из него на выходные, чтобы не нюхать вонь, не слушать пьяный бред и ссоры посторонних мне людей и не вздрагивать ночами от подозрительных шорохов. Но меня уже прокляли, и по возвращению в школу, я узнала, что меня выселили в общую спальню и мою комнату отдали несчастной сиротке. Я теперь тоже почти сиротка, а кто из нас несчастней, большой вопрос.

Я не разрешала себе думать о будущем и плакать, старалась держать себя в руках, запретила себе чувствовать, жила как на автопилоте, но иногда меня все равно срывало. Когда у меня украли единственную драгоценность, которую я не дала продать и оставила на память об отце, меня накрыло и я очень долго рыдала, а потом будто выключилась и совсем очерствела. Теперь я потеряла всё. Все что у меня осталось от былой счастливой жизни: тряпки, сумки, обувь, косметика, которая скоро закончится и вдребезги разбитое, раненое сердце, которое больше не может найти покоя.

— Я, наверно, пойду, пап… — я провожу замерзшими пальцами по холодному, пыльному стеклу рамки для фотографий и тяжело вздыхаю, — Я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя. Я знаю, ты не хотел, чтобы все вышло так… Ты бы не сделал… Мы будем в порядке, я тебе обещаю! Я думаю, с Абрамовым идея хорошая…

Птицы снова поднимаются в воздух и кружат практически над моей головой, но они меня не пугают, я больше вообще ничего не боюсь, ни Бога, ни дьявола. Ни возвращаться в мое временное пристанище по осенней темени через поле и промзону.

Глава 2

Скворец

— Ну что там, Хмурый? — морщусь от режущей боли, вставляю в рот сигарету, чиркаю зажигалкой, крепко затягиваюсь и выпускаю в воздух широкое облако горького дыма.