Нити

— Погодите, я что-то не понимаю, — начал большой силуэт, тучный мужчина с пучком усов.

— Лично мне все понятно, — проговорил низкий силуэт, молодой мужчина.

— Мне тоже, — подтвердила Настя.

— Прекрасно. Ты тоже скоро поймешь, о чем речь, — успокоил толстяка мальчик Илья. — Итак, вы связаны со мной, потому что знаете меня. А я — вас. Возможно, даже лучше чем вы знаете себя. Но вы не знаете друг друга. И вот теперь мы вместе.

— Почему?

Илья как будто смутился. На мгновенье. Словно простой вопрос поставил его в тупик. Комната обрела окончательный вид. Теперь можно было ощутить запах сырости от камней, холод, слабый рокот. Превращение силуэтов в людей тоже завершилось. Единственной странностью остались плавно изгибавшиеся жгутики разноцветных нитей, что связывали каждого с лысым мальчиком.

— По одной простой причине. Я видел вас, всех. Задолго до того, как вырос и встретил. Я знал о вас. Ты, — он показал пальцем на толстяка, — работал начальником цеха на автозаводе, еще лет двадцать назад, помнишь? До того, как стал директором управляющей компании, а потом полез во власть.

Толстяк студенисто затряс щеками:

— Не понимаю, какое это имеет отношение…

— К тебе в бригаду хотел устроиться молодой паренек, плюгавенький такой, с плохим зрением. Его звали Ефим.

Мгновенно взмокший, депутат с фамилией Козлов, часто моргал глазами. Нет, он еще не вспомнил, но уже догадывался.

— Он был электрик по специальности. Ему очень была нужна работа, чтобы кормить семью. И ты предложил ему место, но на голом окладе, потому что тебе надо было ехать со своими детьми в Сочи, а фонд зарплаты не резиновый. Помнишь?

— Я…

— И он не стал устраиваться. Он сидел на пособии, но потом все-таки нашел работу.

— Он ничего не говорил про семью, — пробормотал толстяк.

Илья перевел дыхание и добавил:

— А в Сочи вы так и не поехали, потому что теща закатила скандал.

Повисло молчание.

— Отец как-то говорил мне, — подал голос парень по имени Павел — следователь, занимавшийся погромом в магазине техники. Тот самый, что вызывал Илью к себе на допрос. Все посмотрели на него.

— Батя рассказывал про одного мужика, который его на работу не взял. Вот значит как. Интересно получается.

— А ты, — Илья указал на Павла. — Вспоминай, когда ты еще учился в школе, в старших классах, сильно простудился и провалялся дома три недели. Оказалось, это не простуда, а воспаление легких. Тебе прописали антибиотики, и встал выбор — лечь в стационар, или колоться на дому. Мать договорилась с кем-то из поликлиники, и к тебе ходила делать уколы медсестра. Ты в нее влюбился и пытался флиртовать, хоть она была и старше тебя. А перед последним посещением подарил ей кольцо.

Павел покраснел.

— Юношеская придурь.

— Обычное дело, — согласился Илья. — Эта медсестра уже была в разводе, и откуда ж тебе было знать, что на руках у нее уже есть дочь, которую зовут Настя, и было ей тогда лет пять. Да?

Настя растерянно осмотрелась по сторонам, словно ее в чем-то подозревают.

— Я не знаю… Мама ничего такого не говорила мне.

— Конечно же, нет. У медсестры в день бывают десятки пациентов — дети, пенсионеры, инвалиды. Студенты и школьники. Наивный больной Паша был лишь тонкой ниточкой в этом огромном пучке. Но как бы ни была тонка ниточка, она сохраняется, если ты хранишь в памяти человека, с которым связан.

— Послушай, что все это значит? — взвился худой парнишка. Это был влившийся в братство Восхождения паренек, который взял себе номер 991. — К чему ты затеял это?

— Твой отец, — сказал Илья, — очень тебя любит.

Глаза 991 сузились до двух щелочек, а лицо побледнело. Бескровными губами он прошипел:

— Даже не смей. Слышишь, ты, больной ублюдок! Ты — долбанный глюк, плод моего воображения, проваливай из этого сна!

— Он любит тебя настолько, что охотно поменялся бы местами с мамой, но на все воля Божья, а мы ничего не можем с этим поделать.

— Заткнись!

— Он не любил никого, кроме твоей мамы. Он и сейчас ее любит, стоя на коленях у иконостаса, он просит Бога только об одном. Чтобы его сын…

— Заткнись, заткнись, заткнись! — заорал 991. — Я ненавижу его, ненавижу! Он должен был спасти ее!

Нить, соединявшая его с Ильей, задергалась, как линия пульса на кардиомониторе. 991 зарыдал. Слезы сочились из него, как сок из перезрелого, уже подгнивающего плода.

— Подождите-ка, — встрял Козлов, — о ком речь?

— Церковь Богородицы у Елисейского кладбища.

— Отец Афанасий? Он лучший священник, каких я знаю. Я у него постоянно исповедуюсь, и служит он хорошо, и говорит проникновенно. Так ты, выходит, его сын?

Раскрасневшийся 991 тер глаза, злобно поглядывая то на депутата, то на Илью:

— Ну и что? Мне какое до вас всех дело?

Он дернулся, всклокоченный, разгневанный, со сжатыми зубами.

— Пошли вы все! Катитесь все к чертям собачьим! — он попытался разорвать нить, но та была крепка.

— От людей не убежишь, Костя.

991 удивленно уставился на Илью.

— Откуда ты знаешь? Я никогда не говорил тебе своего имени.