Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть

Исмат поведал о том, как он перед самой войной посватался к девушке из соседнего кишлака, как закончил отделывать дом и как на второй месяц войны, казавшейся жителю узбекского колхоза такой далекой, он получил повестку из военкомата. Потом была трехмесячная подготовка на специальных курсах где-то возле Москвы, затем отправка на фронт и два года в полковой разведке в звании старшего сержанта.

Слушая Исмата, жандарм особое внимание обратил на факт обучения того на военных курсах и, в особенности, пребывание на фронте в качестве разведчика. "Если не врет, - думал жандарм, - и если он не заслан русской тайной службой, то высшее начальство будет весьма довольно вербовкой такого человека".

- А теперь продолжай говорить на фарси, - вдруг перебил он рассказчика, когда тот дошел до своего ранения и отправки в госпиталь.

Исмат перешел на персидский язык, на котором он мог связно передать суть событий, но без сопутствующих деталей.

- Говорить русский теперь, - вновь перебил его жандарм.

- Русский язык я знаю намного лучше, чем персидский, - ответил Исмат и только начал говорить по-русски, как жандарм велел ему перейти на узбекский.

"В персидском языке он быстро усовершенствуется, - соображал жандарм. - А русский, кажется, он действительно хорошо знает".

И он вдруг опять перебил рассказчика:

- Do you speak English? - английским господин Реза владел вполне прилично.

Исмат только смог догадаться, что вопрос задан на английском, и он ответил на немецком, которому он, будучи на фронте, обучался по необходимости:

- Nein, mein Herr, ich spreche Deutsch, aber sehr schlecht.

"Так-так, - думал жандарм. - Нет, с ним, конечно, надо еще разбираться, но это дело специалистов. Они из него вытряхнут все. Но как сырой материал он подходит. А там видно будет. Если нужно, то и перевербовать можно".

А вслух он сказал:

- Ну, хорошо. Надо ехать, путь не близкий. Господин Нияз, документы на Исматулло оформлены?

- Так точно! - отвечал господин Нияз, и в комнату быстро вошел его помощник с бумагами.

Прощаясь с Исматом, полицейский Нияз одобрительно пожал ему руку и, улыбаясь, сказал:

- Все будет хорошо. Не забывай нас.

В тряском "виллисе", за руль которого сел солдат, а Исмат с жандармским офицером разместились на заднем сидении, два часа добирались по бездорожью до Ширвана и там передохнули. Затем еще два часа ехали до Кучана, где отмылись от дорожной пыли и заночевали. Наутро уже на другой машине доехали, наконец, по сравнительно приличной дороге до Мешхеда - главного города роскошной провинции Хорасан.

Жандарм Реза, уже много узнавший во время дорожных бесед о своем пленнике и проникнувшийся симпатией к жертве коммунистического режима, оставил его на попечение сопровождающего их от Кучана вооруженного охранника и пошел с докладом к высшему начальству. Вскоре он явился в сопровождении другого офицера и передал ему пленника, на прощание в первый раз пожав ему руку:

- Желаю вам, господин Исматулло, удачи!

Исмата отвели в комнату с зарешеченными окнами, и только на следующий день чиновник в штатском пришел к нему с пером и бумагой и приказал письменно изложить свою биографию с самого рождения, упомянув также и об отце.

Исмата допрашивали четыре недели. То обстоятельство, что в соседнем Афганистане нашли людей знавших его отца, не изменило в лучшую сторону положения пленника иранской жандармерии. Но, по крайней мере, Исмат теперь узнал, что отец его жил в Кандагаре, обзавелся там новой семьей и умер только в сороковом году.

Особо расспрашивали его о судьбе высланного из Крыма народа. Поначалу его рассказ о тотальном выселении крымских татар восприняли с недоверием. Но Исмат подробно поведал не только о событиях, которым он был свидетелем в своем колхозе и в Коканде, но и об услышанных на нарах Фархад-строя повествованиях других людей об их контактах с высланными учителями, врачами, артистами из числа крымских татар. У иранских спецслужб, до того не располагавшими информацией о таком жестоком деянии коммунистов, не было оснований не доверять подробным рассказам Исмата. Особенно поразило их то, что высланными вместе с семьями оказались и сражавшиеся на фронтах и в подполье крымские татары.

Содержали беглеца из советской империи взаперти в жандармском управлении Мешхеда. На окнах были решетки, в железной двери имелось окошечко, через которое пленник мог позвать охрану, водившую его в туалет. Правда, кормили хорошо, никакого сравнения с питанием строителей коммунизма на Фархад ГЭС.

Когда Исмата освободили из-под стражи, предоставив комнату в том же здании жандармского управления и выдав в качестве компенсации за месячное заключение некоторое количество реалов, первым делом он заказал в мечети молитву-дуа по умершему отцу. Он хотел установить связь с семьей отца, с братьями и сестрами, которые у него, оказывается, были, но жандармский чиновник, который теперь курировал его, сказал, что этого делать нельзя, потому что господина Исматулло готовят к работе нелегала.