Ницше

И это уже рискованность не «стиля» и не эстетически воплощенного вслушивания, а рискованность человеческого бытия в мире и, далее, свойство самого бытия, свойство его устроенности, поскольку совершенно ясно, что оно устроено так, что может быть доступно и понято лишь с «точки зрения» какого-либо «я» или, как предпочитал говорить Ницше, в определенной «перспективе». Такой «перспективизм», следовательно, относится к самой сущности бытия. Таким образом, получается, что «риском» пронизано решительно все, и прежде всего этим высказывается нечто «экзистенциальное».

Одним из первых Ницше осознал, что «доказательство» не делает философию более весомой, что не аргументом живет мысль, что прозрение может быть плодотворней умозаключения: «В течение тысячелетий европейские мыслители только о том и думали, как бы доказать что-нибудь — нынче, напротив, для нас подозрителен всякий мыслитель, который „хочет нечто доказать“».

Отсутствие заботы о строгости и последовательности выразилось, в частности, в стремлении Ницше к поэтичности, при том, что в «Заратустре» поэтам брошено немало платоновских упреков:

Но поэты слишком много лгут! Ах, я закидывал сеть свою в моря их, желая наловить хороших рыб, но постоянно вытаскивал я голову какого-нибудь старого бога. Так море дало камень голодающему.

Несомненно, попадаются перлы у них: тем более похожи сами они на твердых раковин. И часто вместо души находил я у них соленую тину.

Быть может, я тебе не нужен,
Ночь; из пучины мировой,
Как раковина без жемчужин,
Я выброшен на берег твой.

Ты равнодушно волны пенишь

И несговорчиво поешь;
Но ты полюбишь, ты оценишь
Ненужной раковины ложь.

Человек порыва, человек мгновения, Ницше не анализировал, а выражал настроение данной минуты, чувство, переполняющее его здесь и сейчас. Его абсолютно не смущало то, что в другое время и в другом месте он будет думать иначе, будет самому себе противоречить. Но он не противоречил себе потому, что каждый раз был предельно искренен в выражении своих чувств, а то, что чувства у одного человека могут быть разными до взаимоисключительности, вина не Ницше, а человеческой природы — того единственного, чему он следовал постоянно и непротиворечиво.

Жизнь бесконечно сложна и парадоксальна. Простые ответы на проблемы человеческого существования — отнюдь не свидетельства человеческой мудрости. «Иногда, чтобы убедить в чем-либо одаренных людей, нужно только изложить утверждение в виде чудовищного парадокса». «Кто глубже мыслит, знает, что он всегда не прав…»

То, что именуют «противоречиями» Ницше, связано даже не с особенностью его психики — быстрой сменой настроений, но, прежде всего, с самой ее структурой, с его мировидением — категорическим отказом от догм, авторитетов, окаменелости, закованности в мировоззрение.

Непоследовательность Ницше производна от его интеллектуального обилия, особенностей психического склада и личной жизни.

К. П. Янц:

Двусмысленность — выражение его внутреннего экзистенциального раздвоения: разрыв между призванием и должностью, видимостью и бытием, бюргерской идентичностью («базельский профессор, господин доктор Ф. Ницше») и скрытой либидозной анархией («моя дионисийская натура») и т. д. породили процесс систематического саморазрушения, выразившийся в глубокой печали, которая сквозила в его облике, в метафизической тоске, которыми проникнуты путь его творчества, его письма, записки и т. д.