Ницше и философия

Видно, к чему клонит Ницше и чему он себя противопоставляет, – любой разновидности мысли, которая доверяется власти негативного, движется в стихии негативного и пользуется отрицанием как своей движущей силой, властью и качеством. Там, где другие печалятся с похмелья, такого рода мысль обречена на печальное разрушение, печальный трагизм: она была и останется мыслью ресентимента. Подобной мысли нужны два отрицания, чтобы произвести утверждение, то есть видимость утверждения, призрак утверждения. (Поэтому ресентимент нуждается в двух негативных посылках, чтобы заключить о так называемой позитивности своего результата. Или же аскетический идеал нуждается в ресентименте и нечистой совести как в двух негативных посылках, чтобы заключить о так называемой позитивности Божественного. Или же родовая деятельность человека нуждается в двойном отрицании, чтобы заключить о так называемой позитивности реапроприации.) Всё лживо и печально в мысли, которая представлена шутом Заратустры: деятельность здесь – всего лишь реакция, а утверждение – всего лишь призрак. Заратустра противопоставляет этой мысли чистое утверждение: утверждение является необходимым и достаточным, чтобы произвести два отрицания, которые относятся к власти утверждения, а она является способом существования утверждения как такового. В другом смысле, как мы увидим, нужны два утверждения, чтобы превратить отрицание в целом в определенный способ утверждения. – Против ресентимента христианского мыслителя – агрессивность мыслителя дионисийского. Знаменитой позитивности негативного Ницше противопоставляет свое собственное открытие: негативность позитивного.

11. Смысл утверждения

Утверждение, согласно Ницше, содержит два отрицания, но прямо противоположным образом по сравнению с диалектикой. При этом остается проблема: для чего чистое утверждение должно содержать эти два отрицания? Почему утверждение осла – это ложное утверждение в том самом смысле, в котором оно не умеет говорить «нет»? – Вспомним, как молитва ослу звучит в устах самого безобразного человека [541]. В ней различаются два элемента: с одной стороны, предчувствие утверждения как того, чего недостает высшим людям («Какая сокровенная мудрость в этих длинных ушах и в том, что он всегда говорит „да“ и никогда „нет“? <…> Царство твое по ту сторону добра и зла»). С другой стороны, это бессмыслица, к которой высшие люди могут свести природу утверждения: «Он несет наше бремя, он принял образ раба, он кроток сердцем и никогда не говорит „нет“».

Таким образом, осел также является верблюдом; именно под видом верблюда Заратустра, в начале первой книги, представил «мужественный дух», притязающий на самое тяжелое бремя [542]. Перечень сил осла и перечень сил верблюда схожи между собой: кротость, принятие боли и болезни, терпение по отношению к наказывающему и даже склонность к истинному, если истина позволяет есть желуди и чертополох, даже любовь к действительному, если это действительное – пустыня. Этот символизм Ницше следует подвергнуть еще одной интерпретации, дополнить другими текстами [543]. Осел и верблюд не только имеют силы, чтобы нести самое тяжелое бремя, но и могут на своем хребте почувствовать вес этого бремени. Им кажется, будто оно обладает весом реального. Реальное как оно есть – вот как осел ощущает свою ношу. Поэтому Ницше представляет осла и верблюда нечувствительными к любым формам соблазнения и искушения: они чувствительны лишь к тому, что у них на спине, к тому, что они называют реальным. Так мы понимаем, что означает утверждение осла «да», которое не умеет говорить «нет»: утверждать – не что иное, как нести, брать на себя. Принимать реальное таким, каково оно есть, брать на себя реальное таким, каково оно есть.