Ницше как предшественник фашистской эстетики

Эта характеристика человека, наслаждающегося искусством в капиталистическую эпоху, снова приводит нас к вышеупомянутой полемике Ницше против современного вульгарно-демократического искусства. В только что процитированных местах Ницше только отмечает те общественные условия, которые способствуют, по его мнению

вульгаризации искусства. Все эти стороны он объединяет затем в целую философию культуры, согласно которой главнейший признак нового времени заключается в варварстве.

«Эта подвижность становится настолько сильной, что высшая культура уже не может приносить плодов… из-за недостатка спокойствия наша цивилизация приходит к новому варварству». Но это, по мнению Ницше, «смирное варварство»: его характерные признаки — оглупление, уничтожение красоты, рост рабских добродетелей, уже отмеченная вульгарность в искусстве и т. д.

Этот взгляд Ницше последовательно проводил всю свою жизнь. Уже в своем юношеском памфлете против Давида Фридриха Штрауса он издевается над эстетиком Фишером за его речь о Гельдерлине, у которого Фишер находил недостаток юмора. Из-за этого-недостатка «он (Гельдерлин — Г. Л.) не мог согласиться с тем, что быть филистером еще не значит быть варваром», говорит Фишер. Ницше ополчается против этой мещанской хулы на «великолепного Гельдерлина», он смеется над этим «слащавым выражением соболезнования». Он говорит: «Да, они готовы признать себя филистерами, но варварами — ни за что на свете. К сожалению, бедный Гельдерлин не делал таких тонких различий… Наш эстетик очевидно хочет нам сказать — можно быть филистером и в то же время культурным человеком, — в этом то и заключается юмор, которого не было у бедного Гельдерлина, от недостатка которого он погиб».

Ясно с первого же взгляда, что в этой борьбе против культуры, против искусства и эстетических теорий своего времени Ницше продолжает традицию романтических критиков капитализма. Как и они, он противопоставляет некультурности своего времени высокую культуру докапиталистических или ранних капиталистических периодов. Подобно всем романтическим обличителям капиталистической деградации человека он ополчается против фетишизированной современной цивилизации, противополагая ей культуру более примитивных ступеней экономического и общественного развития. Он прямо говорит о «вечерней заре искусства» и дает следующий комментарий этому факту:

«Лучшее, что в нас есть, вероятно унаследовано от ощущений прежних времен, от ощущений, к которым мы теперь едва ли можем придти непосредственно; солнце уже закатилось, но небо нашей жизни еще цветет и сияет его лучами, хотя мы уже больше не видим его».

Эта романтическая черта в критике современной культуры является решающей в эстетике Ницше. Целый ряд его оценок вытекает непосредственно из этой основной установки. И при этом Ницше прославляет не только искусство докапиталистических или ранних капиталистических времен, как это делают все романтические противники капитализма, но и тех писателей, которые вследствие особых условий своего творчества, вследствие капиталистической отсталости своей среды, сделались блюстителями традиций раннекапиталистической культуры. В беглом критическом обзоре немецкой прозы Ницше выдвигает наряду с беседами Гете с Эккерманом и афоризмами Лихтенберга две книги своих современников: «Nachsommer» Адальберта Штифтера и «Leute von Sedwyla» Готфрида Келлера — писателей, умеренный реализм которых находится в теснейшей связи с романтическими традициями. О противоречии между мотивами, сказавшимися в этой оценке, и другими мотивами оценочных эстетические суждений Ницше мы будем подробно говорить ниже, здесь же мы отметим только, во-первых, тот неожиданный, хотя и отнюдь не случайный факт, что в высокой оценке немецкой реалистической или полуреалистической поздней романтики Ницше сходится с так беспощадно осмеиваемым им либеральным эстетиком Фишером. А во-вторых, мы должны теперь подчеркнуть, что Ницше никогда не мог последовательно выдержать ту линию оценки, о которой мы сейчас говорим, а часто высказывал диаметрально-противоположные суждения. Так, например, о композиторе Брамсе, представляющем собою в истории музыки аналогичное, только более крупное явление, чем Штифтер в литературе, Ницше пишет: «У Брамса чувствуется меланхолия бессилия; он не творит от полноты, он жаждет полноты».