Нюансеры

Спектакль закончился. Отгремели аплодисменты, разъехались экипажи со зрителями побогаче, бедные разбрелись пешком. Переодевшись в будничное, ушли актёры – кто домой, кто в трактир, пропустить рюмочку. Театр обезлюдел, если не считать пьяного сторожа, уборщицы да ещё костюмерши, женщины одинокой, замкнутой, которая, случалось, и ночевать оставалась здесь.

– В некоторой степени, – Алексеев прикрыл за собой дверь, стараясь не громыхнуть. Манекены следили за ним без одобрения. – Извините за поздний визит. Я видел вас в конторе Янсона, куда вы принесли два экземпляра «Южного края». Один прихватил с собой посетитель, и мне кажется, вы этого и добивались.

– Добивалась?

Смеялась Радченко заливисто не по годам. Закрой глаза, и поверишь, что хохочет весёлая девчонка.

– Нет, вы послушайте! Я добивалась того, чтобы нечистый на руку посетитель украл у нотариуса газету? Вы забываетесь, милостивый государь.

Алексеев протянул руку, погладил Клеопатру по локонам. Было в его движении что-то, что сразу отбило у костюмерши охоту смеяться. Всё своё внимание Радченко вернула камзолу, словно Алексеев был третьим манекеном, и ничем более.

– Второй раз я видел вас на кладбище. Вы плакали над могилой Евлалии Кадминой. И мне не хотелось бы говорить о том, что вы делали над могилой Елизаветы Заикиной. Это ведь её завещание вы подписали, как свидетельница?

– Вы шпионите за мной?

– Я? Наши встречи случайны, Любовь Павловна. Как и та, когда вы вчера вышли из театра...

Костюмерша уколола иглой палец, зашипела от боли.

– А вы беседовали с графом Капнистом, – раздражённым тоном произнесла она. – Точнее, выслушивали бесконечный монолог графа. Я вспомнила вас.

– Позвольте, я закончу. Последний раз я видел вас сегодня ночью...

– Ночью? Что за грязные инсинуации?!

– Вы всё время меня перебиваете. Я видел вас во сне.

– Уже лучше! В моём возрасте приятно слышать, что я ещё способна являться во сне таким приятным, таким сладкоречивым молодым людям. Надеюсь, я не позволила себе ничего лишнего?

– Нет. Вы всего лишь сказали: «Будь ты проклята, Елизавета Петровна! Ныне и присно, и во веки веков, аминь».

Алексеев протиснулся между манекенами. Стараясь не сшибить платья, развешанные на стенах, потянулся, взял руку Любовь Павловны. Несмотря на сопротивление, поднёс к губам, поцеловал.

– Вы сказали это шестнадцать лет назад, после смерти Кадминой. Это я услышал вас сегодня ночью, а Заикина – раньше, много раньше. «Любила я её, всем сердцем любила. Спасти хотела....» Это ведь ваши слова? Спасибо вам, Любовь Павловна. Будь Кадмина жива, она бы тоже вас поблагодарила. Я не знаю, что вы сделали, но вы сделали всё, что могли.

– А что я могла? – одними губами выдохнула Радченко. Со щёк её сошел румянец, на лбу выступили капельки пота. – Что?!

– Вот и мне хотелось бы знать: что вы можете? Вы и такие, как вы?

– Кого вы имеете в виду?

– Всех, кто подписал завещание. Вероятно, есть и другие, но о них мне ничего неизвестно. Я говорю о нюансерах.

– О да, – слабо улыбнулась Радченко. Она глядела на Алексеева так, словно запоминала его портрет для дачи показаний. – Вероятно, есть и другие. Вы – Алексеев, это вам Заикина завещала свою квартиру. Не стану отпираться, я вас знаю, только не в лицо. Ни в конторе, ни на кладбище я не обратила на вас особого внимания.

– В конторе вы назвали меня по имени-отчеству.

– Это ничего не значит. Когда я работаю, такие вещи приходят мне на ум сами собой. Приходят на ум, подворачиваются на язык... Как я назвала вас в конторе?

– Константин Сергеевич.

– Очень приятно, Константин Сергеевич. А я, как вам уже известно, Любовь Павловна. Будем знакомы. Что вы скажете про этот камзол? Нравится?

Она подняла камзол, встряхнула.

– Дон Карлос? – догадался Алексеев.

– Да.

– На кого?

– Вы его не знаете. Примерно ваша фактура. Ниже на вершок, шире в плечах.

– Брюнет?

– Да.

– Уберите подставки в плечах. Иначе он будет казаться ещё ниже.

– Каблуки?

– Не поможет. Выйдет такой себе битюг, а не дон Карлос. Призрак Карла Пятого выше его или ниже?

– Выше. Ваш рост, даже с лихвой.

– Да, уберите подставки. Иначе зарежете финальную сцену, с призраком.

Радченко вернула камзол к себе на колени:

– У вас острый глаз. Актёрствуете?

– Любитель.

– В профессионалы не собираетесь?

– Нет. С любительством тоже покончено. Дела, семья, дети – этого достаточно.

Лицо Радченко напомнило Алексееву лицо классной дамы, когда та выслушивала нелепое, неправдоподобное враньё маленького Кокоси. Такое же лицо Алексеев имел несчастье видеть у своей драгоценной жены, когда Маруся внимала его обещаниям принять наконец решение, выбрать между семьёй и театром. Собственно Маруся и была когда-то классной дамой – в Екатерининском институте благородных девиц.

– Не верите? – с вызовом крикнул Алексеев.

– Как вы узнали о моём конфликте с Заикиной? – вместо ответа спросила Радченко. – Шестнадцать лет назад... Вы тогда были совсем молоденьким юношей. Мы говорили без свидетелей, донести вам никто не мог. Что вы сделали для того, чтобы узнать?