Нюансеры

— Японская семья акробатов. Я ставил «Микадо», оперетту Сюлливана. Целую зиму японцы дневали и ночевали у нас в доме. Учили своим обычаям: манере ходить, держаться, кланяться, танцевать… Актрисы изучали приемы обольщения, свойственные гейшам. Чай, и тот мы пили в едином ритме, в такт.

— Но зачем?

— Вам кажется, это мелочи? Пустяковины? Нет, из них складывается здание будущего спектакля, как дом складывается из кирпичиков. Вот вы складываете пустяки, чтобы увидеть будущее. А я складываю их, чтобы в зрительном зале смеялись и плакали. Чтобы возникала правда жизни, нет, больше, чем правда жизни — высшая, художественная правда…

Он взмахнул веером:

— Два года назад я репетировал Отелло. В Париже мне встретился красавец-араб. Я повёл его в ресторан, накормил, напоил, и все для того, чтобы в отдельном кабинете портной снял выкройку с его бурнуса. Вернувшись к себе, я полночи простоял перед зеркалом. Надевал всевозможные простыни и полотенца, заимствовал позы, которые казались мне типичными. Копировал его движения. Лепил из себя стройного мавра с быстрыми поворотами головы, с плавной царственной поступью. Кисти рук он обращал ладонями в сторону собеседника, вот так…

— Так вы нюансер?

— Кто?!

— Нюансер. Я сразу поняла, как только увидела вас…

— Нюансер? Хорошее слово, изящное. Жаль, мне оно ничего не говорит. Что это значит: нюансер?

— Вы сами сказали: чтобы в зале смеялись и плакали…

— И всё же…

— Я пойду…

Она резко встала:

— Спокойной ночи. Извините, я больше не буду к вам приставать.

Это была самая краткая, самая странная, самая нелепая любовная сцена в практике Алексеева.

2 «Рассвета не будет»

— Потерял шо, милай? Аль сам потерялся?

Миша с подозрением зыркнул через плечо. На него глядела нестарая ещё тётка в траченой молью шубе из неведомого науке чёрно-белого зверя. Тётка куталась в такой же ветхий, как и шуба, пуховый платок. Наружу торчал любопытный нос да блестел агатовый глаз, тоже любопытный. Тётка косилась на Мишу по-птичьи, боком.

Сорока да Клёст. Это к удаче.

— Шапку потерял, ветром сдуло. А ищу, где бы на постой определиться.

— То-то, дывлюсь, ты на бусурманца схожий!

Шарф, который спасал от стужи голову — в особенности уши — Миша, входя в город, перемотал заново на манер азиатского тюрбана или чалмы. Пальто, изгвазданное в грязи, щёки, заросшие щетиной, болезненный румянец от ветра и холода, импровизированный тюрбан — воистину бусурманец! Скажѐный, как называли здесь психов, припадочных и сумасшедших. Клёст уже имел сомнительное удовольствие слышать это в свой адрес.

— Какой я тебе басурман? Я на поезде приехал.

— Шо ж в отѐлю не пошёл? Аль в халэ̀пу якусь встряв?

— Опоздал я. Да и не всякий отель мне по карману. Заплутал, лихие люди морду побили, шапку потерял… Мне б угол какой снять, а?

— Як бог свят, халэпа, — посочувствовала Сорока.

Повернулась вторым глазом, жалостливым:

— Угол снять? У нас на Москалёвке это раз плюнуть, в кожній хаті п’ятый кут[44]… Ивановна на Колодезной сдаёт, Егорыч на Степной. Никифоровна на Единоверческой — цельну комнату, за два дома от церквы ейная хата…

— Возле церкви?

— Тю! Кажу ж: за два дома от церквы!

— Церковь — это хорошо, — улыбнулся Миша. С некоторых пор он твердо уверился, что церковь — это очень хорошо. — Как пройти к твоей Никифоровне?

— Да тут блызэ̀нько! Шагай прямо, вон до того колодезя. За колодезем бери право̀руч, то и будет Единоверческа. У Никифоровны наличники резные, а на тыне макитра колотая — шоб сразу видать було̀. А церкву и отсюда видать, не заблукаешь.

Два купола церкви — один высокий и узкий, другой бокастый, солидный — выглядывали из-за россыпи хат, крытых серой соломой и увенчанных снежными шапками. Меж хатами затесались важные господа — каменные дома в два этажа. Бусурманцы, не иначе.

— Сердечно благодарю! Вот, не побрезгуй.

Из рукава чёрно-белой шубы вынырнула узкая ладонь. Цепкие пальцы ухватили предложенный Мишей серебряный гривенник, и ладонь проворно исчезла в рукаве.

— Доброго хлопца здаля̀ видать! — затрещала Сорока в пространство. — Бог помогай, матерь Божья храни, заступница…

Добрый хлопец не слушал. Клёст уже ковылял в указанном направлении. До города он добирался по обледенелому тракту. Явился под самое утро, тут и метель, зараза, стихла. Случалось, Миша падал, но с упрямством осла вставал и тащился дальше. Где он нашёл грязь, чтобы испачкать пальто, Миша не помнил. Вроде ж, снег кругом? Сызнова бесовские проделки?!

Хорошо хоть, саквояж не потерял.