Нюрнберг

Исполнителя приговора Нюрнбергского трибунала уже подобрали из числа добровольцев. У тридцатипятилетнего сержанта Вудса была физиономия добродушного мясника и крепкие руки, которыми он вязал прочные петли. Вудс утверждал, что на родине, в Соединенных Штатах, он казнил несколько десятков человек. Да и на фронте он повесил не одного беднягу, приговоренного к смертной казни военно-полевым судом.

* * *

…В этот хмурый ветреный день Волгин бесцельно слонялся по городу. Ноги сами вынесли его к площади, где бурлил черный рынок. Ничего не изменилось с того момента, как Волгин очутился здесь в первый раз: те же суетящиеся обыватели, те же громкие выкрики торговцев и покупателей, та же россыпь старья на прилавках.

Возле стены с сотнями записок о пропавших знакомых и близких, как обычно, толпился народ. Объявление о поиске Кольки, которое несколько раз обновлял Волгин, выцвело, строки с крупно выведенными буквами поплыли от дождей. На привычном месте он нашел листки бумаги, придавленные камнем, и карандаши.

Вдруг он замер. Краем глаза он увидел стройную девичью фигуру. Девушка в задумчивости застыла перед пожилым торговцем, который демонстрировал тускло поблескивающую золотом супницу; торговец нахваливал товар, девушка качала головой, и в этом жесте читались неуверенность и трогательность. Волгин видел девушку со спины, однако же не мог не узнать ее. Он бы узнал ее из тысячи!

Тело словно прошил электрический разряд – с головы до ног. Он сделал шаг навстречу, девушка обернулась. Она была так похожа на ту, которую он хотел увидеть, и все-таки это была не Лена.

Они пересеклись взглядом, девушка приветливо улыбнулась. Волгин опустил глаза.

Он написал два объявления: одно – о поиске брата, второе… «Ищу девушку. Стройная, рост метр семьдесят, глаза серые, зовут Лена…» Он хотел также прибавить и про Эльзи, но как бы он смог описать ребенка, которого никогда не видел?..

Он поместил оба объявления среди прочих, как казалось, на видном месте. Однако, отступив на несколько шагов, он с грустью убедился, что они затерялись в этом море человеческого отчаяния и надежды.

Знакомый девичий облик теперь мерещился Волгину повсюду – и на улицах города, и у ворот Дворца правосудия, и даже на заседаниях в зале 600, где Лены, конечно, быть никак не могло. Но он продолжал думать о ней и видеть в каждом женском профиле, в каждой хрупкой фигуре, слышать ее голос в каждом мелодичном смехе.

– Здорово, Волгин, – окликнул на лестнице Зайцев. – Тебя полковник разыскивает.

– Что-то случилось?

– Мне почем знать.

В кабинете Мигачева была непривычная суета. Клерки освобождали полки, складывали бумаги в коробки и тщательно нумеровали, солдаты выносили упакованные документы в коридор. Пустеющий кабинет на глазах становился похож на использованную декорацию – что-то тоскливое и печальное читалось в его нынешнем облике.

– А, капитан! – обрадовался Мигачев, выглянув из-за толстенной двери сейфа, уже почти полностью опорожненного. В руках у него были папки, которые полковник тут же принялся складывать в картонную коробку. – Наконец-то явился.

– Виноват. Только сейчас узнал, что вы меня искали.

– Ничего. Вот что… – Мигачев замешкался, будто подбирая нужные слова, а затем выпалил: – Хочу поблагодарить тебя за службу, капитан. Работа закончена. Пора домой.

Нельзя сказать, что Волгин был не готов к такому повороту. В последнее время он только и думал о том, что его миссия в Нюрнберге формально подошла к концу и об этом вот-вот будет объявлено. И все-таки он растерялся, все доводы, которые он готовил для того, чтобы хоть как-то оттянуть неизбежное, разом вылетели из головы.

– Как? – только и смог выговорить он.

– Да вот так, – развел руками Мигачев, не поднимая на капитана взгляд. Он перекладывал папки, тасовал их меж собой, и это бесполезное занятие выдавало его собственное смятение.

– А как же подполье?

– Без тебя справимся.

– Товарищ полковник! – взмолился Волгин, осознавая, что это его последний шанс. – Я не нашел брата. И потом… шатенка, рост метр семьдесят… от нее есть вести?

Мигачев собирался было отбрить подчиненного, но вместо этого только тяжело вздохнул и сокрушенно покачал головой.

– Мне надо задержаться здесь, – сказал Волгин. – Ну хотя бы еще на неделю-другую.

Полковнику нравился этот парень, нравился, несмотря на то что капитан наломал здесь столько дров, несмотря на недопустимые для разведчика доверчивость и открытость, может, именно благодаря этим его качествам. Нравился, потому что был способен на честные и сильные чувства, и хотя много людей повидал Мигачев на своем пути, но этот все-таки был, несмотря на свою обыкновенность, особенным. Настоящим.

При этом, конечно, другого человека полковник вряд ли стал бы выгораживать и защищать так, как защищал Волгина; он и себе не признавался, в чем причина такого отношения, хотя она была проста и очевидна.

Мигачев поднял глаза и вгляделся в строптивого и пылкого собеседника.