Ньювейв

А. Б. Может быть, и так. Но если говорить о русской электронике, как о локальном явлении, которое является, в некоторой степени, продолжением или развитием традиций русского авангарда, в сочетании с массовым преклонением перед научно-техническим прогрессом в период построения «развитого социализма», то, начиная с двадцатых годов XX столетия Россия (а впоследствии Восточная Европа и часть Азии) становится крупным полигоном для испытаний и апробирования различных социально-экономических схем, методов ведения т. н. «народного хозяйства», а также различных изобретений. В какой-то момент в Советском Союзе даже начинается своеобразное «обожествление» машин, промышленной архитектуры, электричества, науки и самого процесса труда. Более того, индустриализация общества и научно-технический прогресс в целом приобретают политический характер, становясь как бы частью коммунистической идеологии и средством борьбы с западным империализмом. Российская же электронная сцена в некотором смысле является отражением этого феномена, своего рода символом «сакрализации» самого акта производства музыки при помощи сложных приборов и новейших компьютерных программ. Это мое субъективное мнение, конечно…

И некая гипотетическая задача российской электроники (или экспериментальной музыки в более широком смысле) в итоге сводится к тому, чтобы органично и эффективно соединить свой интеллектуальный потенциал с культом технологии. С другой стороны, для местных музыкантов имеет смысл эффективно преодолеть некоторую технологическую зависимость или даже ущербность в пользу творческой свободы, умственной раскрепощенности и независимости от различных клише и международных стандартов. Именно тогда, на мой взгляд, возможен интересный самобытный результат, который сможет абсорбировать все многообразие и глубину российского «культурного хаоса» и в то же время оказать существенное влияние на общемировые творческие процессы.

Юрий Орлов

Фото 13. Юрий Орлов, Москва, 1987

Ю. О. Итак, даже не 80-е, а 70-е. Я 64 года рождения, значит в семидесятом… Это сколько, значит, мне было в семидесятом году?

М. Б. Да это уж тебе виднее, сколько тебе было.

Ю. О. Помню, когда я учился в школе, отец плавал на корабле, делал какие-то странные установки, и была возможность привозить музыку всякую. Он воспитывал во мне музыкальный вкус и постоянно либо записывал что-то на бобины, либо привозил пластинки. Одна из них оказалась Kraftwerk, не помню уже сейчас, как она называлась. Меня это, конечно, впечатлило, тем более что от рок-музыки, которая процветала полным цветом за окнами моего дома, отличалось.

М. Б. То есть источником музыкальной информации был папа?

Ю. О. Да, отец постоянно мне все таскал. Сначала были рок-группы Deep Purple и так далее. Все ребята во дворе слушали весь Deep Purple, Uriah Неер, а я перед школой просыпался, выставлял огромные ламповые колонки в окно, разворачивал в сторону металлистов, врубал Kraftwerk и облучал этим Kraftwerk'ом ребят.

Была такая советская подростковая форма протеста когда детишкам выставляли колонки в окно и врубали музыку, чтоб она «совков» глушила. Но все слушали рок, а у меня получался протест протесту. Рок я тоже любил очень, но это же не такая холодная музыка. Может быть, по причине увлеченности минималистической музыкой началось это тяготение и к «панку». Конечно, сначала все же был Kraftwerk, а уже потом чувства протестные приобрели более радикальные формы. Хотя я слушал Kraftwerk, одевался как все местные «урела», в телогрейку и сапоги. И бритый наголо быковал на улице… Тогда не было никакой особой выходной одежды. Были хиппи и гопота, как сейчас скинхеды. И вся жизнь сосредотачивалась на улице. Чем больше похожи улицы, тем больше похожи люди, соответственно, тем больше начинается драк и выяснений отношений.

Верхом хулиганства было отращивание длинных волос и мода хиппи, причина, по которой мы всем классом побрились налысо и телогрейки как гопники надели… Татуировки, правда, не делали тогда, но у меня были друзья с татуировками.

Дрались мы меж собой дико, колами, цепями. И вот, помню, здесь тогда еще не было никакого «Норд-Оста». Был просто Дом культуры. И было это местом гульбищ и подростковых драк. Ну и мы с компанией «телогреечников» гуляли там и от безделья, попивая портвешок, начали ломать забор ногами. Ломали, ломали его… Вдруг слышим крик: «Эй, ребята!». Смотрим: сверху человек какой-то, с такими длинными волосами и бородой, кричит: «Ну чего вы ломаете, ну-ка заходите сюда». Мы такие: «Чего?», цепи намотали на руки, поднимаемся в комнату, а там аппарат стоит, гитары, барабаны… Эльдорадо. Владельцем аппаратуры оказался Михал Михалыч Семенов с длинными черными волосами, который играл в Театре Эстрады на саксофоне и одновременно подрабатывал в этом Доме культуры. Оркестрик какой-то вел. «Ну чего вы, – говорит, – хотите играть?».