Ньювейв

Вот что еще надо бы отметить – для творческих и самостоятельных людей этот период, если честно, был достаточно мрачным. Я очень сильно расстроился, потому что брата Мамонова привлекли в тюрьму за тунеядство. Подумал что и меня тоже посадят. Все тогда работать отказывались. Работали разве что для покупки инструментов. Я тоже устроился летом в «Детский мир» грузчиком, три месяца поработал, таскал там какие-то плиты ДСП постоянно. Но мне было легко, потому что за спиной был спортивный опыт, и все нужное я себе все-таки приобрел. Тунеядство все еще было чревато наказанием, и я устроился на какое-то время в типографию «Искра революции». Там же работал Макс Чирик и еще какие-то неформалы, которые постоянно нюхали «Сопплз», использовавшийся в офсетной печати. Меня, конечно же, агитировали, но это меня не интересовало, просто нужно было чтобы не посадили и чтобы было где принимать друзей, которые частенько заглядывали после тусовки на «Пушке». Ходили и девушки, которые шлялись по всяческим кинотеатрам и всегда были готовы к приключениям. С одной из таких дам я был застигнут директором типографии. А запалился я так. Мало того, что вверенное мне помещение всегда было наполнено всяческими извращенцами, был еще и конкретный враг. Маньяк, который состоял чуть ли не в кришнаитской секте и подпольно издавал там сектантскую литературу. Я его сначала пускал, но потом он оборзел, и я ему доступ к печатному станку перекрыл. Наша конфронтация дошла до того, что сначала он бился в конвульсиях под окном, а потом просто подгадал ситуацию и сдал меня директору. Конечно же, был скандал, и меня поперли. На память о типографии у меня остался сборник, посвященный поэтам разных республик.

В то время я увлекся темой алхимии. Ну вот прикалывала меня мысль о создании нечто совершенного. Отсюда и представление, что есть два вида грязи сходные по цвету и запаху, но только из одного вида философский камень может получиться, а из другого – нет. И я решил: возьму-ка я свою музыкальную грязь и скрещу с другой. Когда мне попался этот литературный сборник, я подумал – то что надо. Из нее и сделаю. В Москве тогда уже проходили квартирники. Активно выступали Петя Мамонов, Костя Кинчев, Гор Чахал, позже примкнувший к «Вежливому отказу». Заехали мы на квартирку, где был смешной концерт, все пели песни и все такое. Мое выступление: я врубаю магнитофон с Джоном Кейджем и читаю под него стихи. Скрещивание Кейджа и советской поэзии всем понравилось, а я понял, что нахожусь на правильном пути. Хм, причем стихи очень красивые были: «Здравствуй, солнце, как тебе спалось? Полный свет давай, не позолоту. Оборот прошла земная ось, время нам с тобою на работу». Что-то такое, очень красивое, да. Такое светлое, жизнеутверждающее, мне очень понравилось. И вот однажды я Сергею говорю: «Ты знаешь, у меня был эксперимент недавно на одном квартирнике, хочу сделать альбом, помоги мне». Его все тогда уважали, потому что он интересный был, остроумный, фонтанировал идеями. Меня же он иногда приглашал играть на саксофоне в записях его проекта «ДК». Ну, поехали опять в заснеженное Подмосковье к Игорю Васильеву, который на домашней студии, используя четырехканальный Sony, записывал Синицина из «Отряда Валерия Чкалова». Взяв трехлитровую банку с пивом, мы с Сергеем явились к нему, где уже сидели ныне покойный Иван Соколовский и Леша Борисов. Они писали там «Ночной Проспект». Там мы в последствии и начали запись альбома «Родина» в таком составе: Игорь Лень, который впоследствии уехал в Америку, Олег Андреев, он живет сейчас в Колумбии, Митя Цветков, который живет в Бельгии. Мы ощутили магию записи «внакладку» – возможность слышать уже записанное и играть сверху.

Когда работа над диском только началась, не было ничего. Где музыканты, где что? Прогуливался однажды по Садово-Кудринской, а раньше доски объявлений висели везде по улицам, я заметил объявление «продаю двухгрифовую гитару». Думаю, нифига себе, двухгрифовая гитара, нужно заехать. Приезжаю, значит, звоню в дверь, выходит абсолютно голый Андрей Сучилин. А мне после Питера уже пофигу – голый, не голый. И тут он достает гитару, такая разодранная двухгрифовая дура, все «кишки» наружу мотаются, вся в пыли, чего-то мне стало как-то душно от этого всего. «Вы знаете, я поеду все-таки». А он мне говорит: «Хочешь, я на гитаре поиграю?» Я говорю: «Ну я не знаю». А у меня, сейчас вспомню, была одежда… Желтые штаны в крупную коричневую клетку, малахитовая рубашка, короткий ежик и коса до лопаток. Необычно для того периода.