Низвержение

Я сползаю с наволочки жалким мокрым следом, что вытекает из нее. Какая действительно жалость – я мечтал сжаться в комок и остаться в ее утробе когда-то – теперь ничего этого нет. Она накрылась покрывалом, будто оскверненная проникновением в ее уютный дом, но осквернять по сути было нечего.

– Я не хочу, чтобы ты приходил, – говорит она следом.

– Я больше не приду.

– И я не хочу, чтобы ты больше следил за мной. Соседи…

– Я не буду.

– Мориц.

– Мари.

– Наши дороги разошлись…

– Я не хочу этого слышать.

Я говорю, а сам не верю в это, и понимаю, что говорю это только для того, чтобы ответить на ее слова, но хочу хоть как-то оттянуть неизбежный момент, за которым больше ничего нет.

– И что, теперь ты просто возьмешь и начнешь новую жизнь? – спрашиваю я, сидя на краю дивана.

– Для того, чтобы начать новую жизнь, мне бы разобраться со старой.

– То есть просто возьмешь и отпустишь меня?

– Ты же сам решаешь… Ох, Мориц! Это не моя вина, что твоя жизнь так сложилась.

– То есть просто отпустишь?

Сижу в коридоре прихожки. Несколько пар идиотских кожаных туфель аккуратно сложены у коврика – так мило и трогательно, до рыдательных спазмов в горле. Мари ходит из комнаты в комнату с целой кипой белья, не обращает на меня внимания. Ни черта не видно, на часах что-то близкое к пяти. Тянусь включить свет – в доме таки появился мужик, который наконец починил выключатель, о чем ей говорили множество раз, что ей и нужно было изначально, а не вот это вот все. Она утверждала обратное… Черт! И ведь разбились в итоге! И тут я понимаю, насколько же я лишний во всем этом мирке. Об этом говорят аккуратно подутюженные воротнички и рукава синих рубашек на верхней полке, рамки с фотографиями на комоде, кактусы на подоконниках, дети в окнах – все в боли, все кончено: и с миром все кончено, и со мной все кончено, и до меня наконец доходит, что я больше не приду сюда, и не потому, что у меня нет на это права, но потому что я больше не хочу – меня выжали моим беспорядком в голове. Мари же утверждает, что я выжал себя сам. Но что с того? Что с того, если я знаю, что Мари пускала бы меня в себя каждый раз, как я приходил бы к ней (до поры до времени), несмотря на все ее протесты-возражения, что говорили б об обратном, и она встречала бы меня вот этим взглядом «ну-почему-все-ты-никак-не-успокоишься»? Но довольно, Мари – я таки успокоился.

В попытках попрощаться, но так, чтобы не выпросить у Мари надежду, я запинаюсь и несу какую-то околесицу в духе:

– Мари, я знаю, что все это было неправильно.

Но дверь уже открыта – зияет своей пропастью-дорогой на лестничную площадку… И я не хочу. Боже! Как же я не хочу! Перед глазами пелена, за которой я почти не могу разглядеть Мари, но я говорю, и продолжаю говорить ей все безумные вещи, лишь бы все не заканчивалось.

– Мари, просто выслушай меня…

– Мориц…

– Просто дай мне связать хоть два чертовых слова, прошу! Дай мне высказаться! Выслушай меня!

Я говорю, я не знаю, что и сказать, перед глазами только двери, безбожные двери, за которыми ничего нет.

– Мориц, пожалуйста, уходи, – говорит она, держит меня за плечо, – скоро он вернется. Я не знаю, что скажу ему, если он увидит тебя. Мориц!

– Мари, просто дай мне сказать два слова, – уже ревом из глотки, – два слова, Мари!.. Два слова!

И все в неразборчивых потоках мыслей, чувств, моих нежеланий, которые, я хотел, чтобы однажды стали и ее нежеланиями. Я не знаю, что ей сказать – ее плечи на вершине, в поднебесье, и я точно выпрашиваю их милости.

– Я не хочу уходить. Ради всего, я не хочу уходить! Дай мне остаться, Мари! Я не хочу уходить!

Всё образы. И на все нет времени – в ее глазах я пустослов, и все, что я могу для нее сделать, это уйти. Она ничего не говорит – только страдальчески смотрит, выпроваживает взглядом меня из квартиры. В подъезде шумят соседи, возвращаются с работы в пьяном танце предвоскресных дней. Ко мне таки приходит понимание, что пора, что никогда я уже не вернусь сюда, что мне уже не очиститься. Те же соседи провожают меня с самыми чистыми в лице человеконенавистническими взглядами – мне остается только кланяться им напоследок. Я знаю, что от меня разит дерьмом. Судорожные плечи низвергаются в выси.

– Какого черта ты к ней полез, идиот? – уже сидя в машине, вещает Михей, когда я ему рассказываю все, что я видел. – Ей не нужны твои пустые слова, схемы, какие-то химерические идеи. Ей как обычной женщине нужны семья, муж, забота и тепло, а не твои разговоры о Бюро, бюрократические игры фамилий и всей той чепухи, которой ты кормишь меня последние месяцы. Оставь это своим салонным дружкам и не делай бабе мозги!

– Но послушай…

– Дай договорить, Портной! Ей нужно так мало, но ты и этого не смог ей дать. А теперь удивляешься, что ее влажный мирок заполняет какой-то Кот, хотя по твоим же словам он в тысячи раз хуже тебя, и не обладает теми достоинствами, что есть у тебя! Конечно, ты ведь царь горы! Как такого, как ты, она могла отпустить?! Ведь тебе не нужно быть мужиком, ты интересный и так! Что, неправда?! А?! Что, неправду говорю?!