Низвержение Зверя

– Т-с-с, Иван Семенович, – сказал я, – ликвидация Адольфа Гитлера – вопрос сугубо политический, и не нам его с тобой поднимать. К тому же после этого неврастеника, рассчитывавшего только на свои гениальные озарения, к власти мог прийти какой-нибудь из генералов, который начал бы воевать чисто по науке. А нам оно надо? Войны немцы все равно бы не выиграли, а вот крови бы у нас попили. Товарищ Сталин правильно подобрал момент: через несколько часов мы начнем последнее наступление, и то, что сегодня просто пошатнулось, в ближайшие несколько дней попросту рухнет – и ни один, даже самый талантливый, немецкий генерал не сможет вернуть эти обломки Германии к жизни.

– Хотелось бы верить, Николай Федорович… – со скепсисом ответил генерал Варенников, но развивать тему раньше не стал.

А прав оказался я, а не он. Около часа ночи на позиции наших передовых частей под белым флагом вышел немецкий обер-лейтенант в сопровождении двух безоружных солдат. Он сказал, что его командир, оберст (полковник) Курц, исполняющий должность командующего гарнизоном Мангейма, предлагает почетную капитуляцию подчиненных ему людей в обмен на то, что мы не будем обстреливать город и не тронем немецких женщин и детей.

– Можешь передать своему командиру вот что, – сказал я, – если немецкие солдаты не будут стрелять по нашим войскам, мы тоже не будем стрелять в их сторону. Пусть они выдадут нам всех тех, кто совершал преступления против нашего мирного населения, когда был на восточном фронте, а также черных живорезов, приносящих человеческие жертвоприношения, а остальные после сдачи оружия могут расходиться по домам к своим муттер, фрау и киндер.

Выслушав перевод, обер-лейтенант дернулся как от удара и сказал:

– У нас нет солдат и офицеров, воевавших прежде на Восточном Фронте. По крайней мере, я о таких не слышал. Вы, русские, слишком хорошо сражаетесь, и все, кто ушел туда к вам, навсегда остались в ваших степях и лесах. Наш гарнизон составлен из тыловых и учебных частей, рабочих полков, а также двух фраубатальонов и частей фольксштурма. Вашим ветеранам такое воинство на один зуб, потому-то мой командир просит пощадить хотя бы женщин и детей.

– Я же сказал – возвращайся к своему командиру и передай ему мои слова, – ответил я. – Завтра с восходом солнца начнется наше наступление, и если немецкие войска не окажут нам сопротивления, то и мы не проявим к ним никакой враждебности. Мы и раньше воевали не с немецким народом, а с нацистским государством, и теперь, когда смерть Гитлера разорвала связь между первым и вторым, мы больше не испытываем к простым немцам никакой враждебности, если они не испытывают враждебности к нам.

Выслушав перевод, обер-лейтенант сказал: «Яволь, герр генерал!» – и, развернувшись, пошел в обратную сторону. Пошли и мы с Иваном Семеновичем и прочими командирами. До рассвета оставалось совсем немного, и нам хотелось хоть чуть-чуть прикорнуть.

И вот утро. Розовое солнце встает в туманной пелене. Будь это нормальное наступление, артиллерия уже как минимум час сотрясала бы землю своей неистовой яростью… Но сейчас стоит тишина. В первых лучах рассвета через стереотрубу видно, что немецкие солдаты призрачными тенями без оружия стоят в рост на брустверах своих окопов, будто чего-то ожидая. Перед ними на коленях стоят еще фигуры с заложенными за голову руками, и чуть отдельно, опять же под белым флагом – давешний обер-лейтенант (так и оставшийся для меня безымянным) и высокий худой полковник, левый глаз которого прикрывает черная повязка. Наши солдаты по команде выбираются из окопов и быстрым шагом сближаются с немцами, по пути закидывая свои винтовки за спины.

По дороге на север от моста через Неккар беспрепятственно идут танки механизированного корпуса генерала Лизюкова. Но тут только одна бригада, остальные силы наступают по двум дорогам километрах в пяти западнее и восточнее Ладенбурга. Но там тоже тишина, не слышно ни выстрела. Вот первая наша цепь прошла через строй немцев и, перепрыгнув через траншею, не оглядываясь зашагала дальше на север. За ней – вторая и третья. Никто из германских солдат при этом даже не пошевелился. Кажется, все… Спускаемся по винтовой лестнице и садимся в виллис. Следом за нашей машиной трогается с места бронетранспортер с нашей личной охраной. Попетляв по кривым средневековым улочкам, машина доставила нас к выезду из города, по которому сплошной громыхающей колонной шли наши танки. Проехав еще немного по обочине, мы остановились напротив группы немцев с белым флагом. Адъютант первым выскочил наружу и отщелкнул дверцы – сначала мне, потом Ивану Семеновичу. Немцы такую штуку как субординация секут, между прочим, четко.

Козырнув, оберст Курц, перекрикивая лязг гусениц и рев мотора проходящего мимо танка, заявил мне:

– Я рад, герр генерал, что вы выполнили свои обещания…

– А я рад, герр оберст, что вы выполнили свои, – парировал я, тоже вынужденно повышая голос. – На этой войне и так погибло слишком много солдат, чтобы они продолжали умирать и после того, как сгинул главный виновник этой бойни.