Низвержение Зверя

Мы проживали в Винер-Нойштадте, на так называемой Роммель-вилле – ее построили для моего мужа в то время, когда он командовал в Вене Терезианской военной академией. О, это были счастливые предвоенные дни, когда мой супруг был любимцем фюрера… В нашем доме перебывал весь высший свет Рейха, или, по крайней мере, большая его часть. Правда, когда мы оставались наедине, Эрвин говорил, что служит не фюреру, а Германии, но, честное слово, это было так по-детски… В те безмятежные времена фюрер и Германия были для нас синонимами.

Начало Польской кампании означало разлуку. Я оставалась жить на Роммель-вилле, а мой муж сначала исполнял обязанности военного коменданта штаб-квартиры фюрера (это было безопасно, потому что на нее никто и не собирался нападать), а потом во главе седьмой панцердивизии геройствовал во Франции. С зимы сорок первого года он стал возглавлять Африканский корпус, который должен был помочь итальянцам отобрать у англичан Египет и Суэцкий канал. И каждый раз Эрвин был блистателен и непобедим. Солдаты его любили, а фюрер повышал в звании и осыпал наградами. И все это время у нас на Роммель-вилле не переводились влиятельные и высокопоставленные гости, зашедшие засвидетельствовать почтение жене и сыну героя Рейха.

Все хорошее закончилось в тот момент, когда мой муж понадобился фюреру на Восточном фронте. К тому моменту многое изменилось: у большевиков среди сплошных увальней и неумех стала проявляться когорта командиров, равная или даже превосходящая большинство наших немецких генералов. И среди них особенно выделялся один: быстрый на решения, бесстрашный, удачливый и стремительный – такой же, как мой Эрвин. Фюрер так и сказал моему мужу: «Только ты можешь победить Крымского Мясника, мой дорогой Эрвин». Я долго пыталась представить себе это русское чудовище, и воображение неизменно рисовало мне ражего широкоплечего и крючконосого бородатого мужика в луковицеобразном шлеме и красном плаще, с толстыми, как сардельки, пальцами рук. Только такой монстр, по моему мнению, может удерживать в повиновении этих бездельников славян.

Я, конечно, верила в то, что мой Эрвин лучше всех, но уж больно жуткую репутацию к лету прошлого года обрел этот пресловутый русский генерал после разгрома второй панцерармии, обретя второе, воистину устрашающее прозвище «Вестник Смерти». Перед отправкой на восточный фронт Эрвин говорил, что там, где появлялась чрезвычайно подвижная панцергруппа этого монстра, немецкие войска ждало полное уничтожение. Я слышала, что господин Бережной чрезвычайно гордится тем, что ни один немецкий солдат не сумел избежать его ловушек. Все, против кого он обращал свои удары, были убиты или захвачены в плен. Именно за это он и получил среди немецких солдат свое прозвище… И вот с таким чудовищем, наколдованным русским вождем Сталиным из самых жестоких глубин ада, и предстояло схватиться моему мужу… Когда Эрвин уже стоял на пороге, я перекрестила его и мысленно взмолилась к Деве Марии, чтобы она сберегла моего супруга в огне жестоких сражений, ведь сам он храбр до безрассудства и в момент сражения никогда не думает о том, что дома его ждут любящие сердца жены и сына.

Итак, Эрвин уехал в Россию командовать своей панцерармией, а в моей душе надолго поселилась тревога, которая вскоре как-то незаметно переросла в жестокий страх. Вообще очень отчетливо чувствовалось, что над Германией сгущается черная туча. Незримая, неосязаемая угроза наползала на нашу страну, пуская ростки смертного ужаса в наших душах, и нельзя было просто стряхнуть ее и отогнать – в этом не помогали уже ни речи нашего фюрера, ни молитвы украдкой. Мне было даже страшно думать о том, что происходит. Казалось, мои мысли могут подслушать… Но я продолжала жить как все, стараясь утопить свое беспокойство в повседневных заботах.

Дни шли за днями… И однажды утром по радио под завывание фанфар сказали, что германская армия начала на Востоке историческую битву, которая определит итог этой войны. И после этого наступила зловещая тишина. Кроме той утренней передачи, больше ничего… Рейх до самого вечера не отходил от радиоприемников, однако известий не было. Это могло означать только одно… Ведь я помню, как было в самом начале: сообщение о начале наступления – и почти сразу диктор в упоении победным экстазом начинает перечислять захваченные с боя города и называть количество убитых и пленных большевиков.

И только на второй день радио ожило, заставив всех трепетно внимать. Но слабые ростки надежды, что мы лелеяли в своих душах, при первых же словах увяли и рассыпались в прах. Дикторы бормотали про идущие на русской равнине тяжелые бои и массовый героизм германских солдат, и голоса их звучали смущенно и натужно. А в более осведомленном обществе заговорили о новом Вердене… И никаких упоминаний об армии моего мужа. Вероятно, она оставалась в резерве, и я молила Всевышнего о том, чтобы так продолжалось и дальше.