Низвержение Зверя

В гостиницу, где мы, буры, приехавшие с фронта в столицу Советской России, квартировали будто дорогие гости, после разговора в Кремле я вернулся просто сам не свой. Первым это заметил мой брат Геерт, когда я вошел в номер, выделенный нам на двоих.

– Пит, что случилось? – сказал он, едва увидев меня. – Да на тебе же лица нет, будто ты только что увидел Черную Мамбу!

Я постарался на несколько минут сохранить загадочный вид, чтобы ребята, ждавшие моего возвращения, успели собраться. Когда все они оказались в нашем номере и с нетерпением взирали на меня, я сказал:

– Все нормально, парни. Для нас война уже окончена, мы победили. Русское правительство, в благодарность за то, что мы сделали на фронте, вывернуло руки королю Георгу, и тот согласился немедленно предоставить Южно-Африканскому Союзу полную свободу. Подписание Акта о Независимости состоится через три дня в Кремле…

Ответом на это заявление были крики восторга и такие похлопывания по плечам, будто парни хотели без остатка выбить из меня всю фронтовую пыль. Честное слово, эти взрослые и битые жизнью мужчины вели себя как и маленькие мальчики, нашедшие в своем носке на Рождество подарок от Святого Николая…

Но наконец буря восторгов закончилась. Наступила тишина и все вновь воззрились на меня с ожиданием.

– Ты нам не все сказал, Пит, не правда ли? – наконец произнес Геерт. – Я же вижу, что ты очень взволнован. Скажи нам – почему?

– Да, брат, ты прав, – ответил я, – и, конечно же, я ничего не стану от вас скрывать… Меня возвели на высокую гору и показали все земные царства, их славу и падения. Мне было сказано, что путь Брудербонда^[23], которым мы шли до сих пор, ведет нас в ту же пропасть, куда уже упал Гитлер с его нацистами.

– Я все же не вполне понимаю, о чем ты, Пит… – недоуменно, почти жалобно, проговорил Геерт, как бы выражая общее мнение.

– А разве вы все еще не поняли, парни? – сказал я. – Мне рассказали о том, как у нас в Южной Африке после войны развивались события в том мире, откуда к нам пришли «старшие братья» русских. Госпожа Антонова (а она одна из них) сказала мне, что ту историю они не досмотрели до конца, но, похоже, у нас в Южной Африке все шло к тому, что получилось у них в Родезии. Там все белые бежали или были убиты, а чрезвычайно размножившиеся кафры, не желая и не умея работать, подыхали с голоду среди зарастающих кустами полей.

– Ничуть не удивляюсь! – усмехнулся Геерт, – они же все поголовно бездельники и лентяи…

– Не все, – возразил я, – лично я могу вспомнить кафра, которому можно было бы присвоить звание почетного белого. Да ты его тоже знаешь – это Йонни Виттбой, работник нашего отца во времена нашего детства.

– Да, пожалуй… – согласился Геерт. – Йонни был вполне достоин этого звания, но такой он был один, а на остальных глаза бы мои не смотрели.

– А про остальных со мной речь и не вели, – сказал я. – Русским не нравится, что мы смотрим на цвет кожи или разрез глаз, а не на то, каков этот человек по своей сути: действительно такой как мы или же двуногое стайное животное. Всем нам известны такие буры, которые хуже любых кафров, хотя кожа у них белая как английская писчая бумага.

– А какое нам дело, что о нас думают какие-то русские! – выкрикнул сержант Оуэн Ван Дер Мейер. – Они же почти сумасшедшие, раз устроили у себя коммунизм.

– Раз они с этим коммунизмом бьют Гитлера так, что во все стороны летят пух и перья, значит, они далеко не сумасшедшие, – возразил я. – Кстати, за то, что мы сделали с Британской империей, господин Сталин не только не стал меня ругать, но даже сдержанно похвалил. Мол, так этим подлым засранцам и надо, пусть поплавают в собственном дерьме. Но суть, в конце концов, не в русских, а в том, кто стоит над всеми нами. Если мы опять пойдем по протоптанной дорожке апартеида, то однажды к нам придет известный всем вам странник в сандалиях на босу ногу и задаст вопрос: «Я кому говорил, парни, что нет ни эллина, ни иудея?», а потом как врежет за тупоумие посохом промеж ушей… Одним словом, я не стал говорить господину Сталину ни «да», ни «нет», сказав, что мне надо как следует подумать и посоветоваться с товарищами, то есть с вами. Ответ я должен дать через три дня, либо приняв независимость нашей родины из рук русского вождя, либо отказавшись от этого дела.

– А что он хочет, этот Сталин? – спросил Оуэн Ван Дер Мейер, – чтобы мы целовались с кафрами в десны?

– Нет, – сухо ответил я, – целоваться не надо. Надо делать так, чтобы как можно большее количество кафров и цветных становилось полезными членами общества, и относиться к ним в соответствии с их заслугами, а не исходя из их цвета кожи. При этом сами «старшие братья» русских наверняка знают, чего делать ни в коем случае нельзя, а вот путь правильного сочетания воспитания и силового принуждения нам придется нащупывать самим. А также нам придется ломать свою закосневшую гордыню, ведь некоторые из лучших кафров или цветных в своем деле могут оказаться даже лучше нас.