Но Пасаран

— Неинтересное село, — подбросил идею Цыган.

— Конечно, это и слепому видно, — поддержал его я.

— А может, будет что интересное. Заяц вдруг. — Напророчил нам при­ключения, но уже следующего дня Протуберанец. Не иначе тот заяц лежал где-то в поле, слушал нас и смеялся. Но тогда мы с Цыганом обозвали Проту­беранца дураком:

— А заяц не похож на тебя. Не такой он дурак, чтобы шастать по деревне днем под носом у собак.

— Все ясно. На пионерский сбор уже не спишешь. Завтра снова в путь, но уже до конца, — поставил точку Но Пасаран.

На следующий день мы одолели дорогу. Хотя еще больше стало на ней конских яблок. Но помогли нам воробьи. Они налетели из голодных и пустых деревень клевать эти яблоки. Мы бежали за ними и кидались мерзлыми кон­скими яблоками. Они увертывались и вели нас вперед. Минули три села, две реки. Свернули с набитой дороги в лес, к непроходимому болоту. И тут нас оставили воробьи, перебежал нам дорогу заяц. Накаркал все же Протубера­нец. Подслушал косой его. Не иначе, прислуживал он тем буржуйкам-елкам, охранял их. Без него бы они, конечно, здесь не уцелели. Увел нас заяц в сторону от нашей цели. У самого уже болота выскочил из-под черной ольхи и как дал стрекача по лесу, но не прямо и не вперед, а назад и кругами, кругами. Как водит людей по лесу, путает лесовик. Может, и впрямь то был лесовик или какой-то совсем придурочный, очень хитрый. Далеко не убегал, делал круг, петлю и залегал под деревом.

Мы, конечно, за ним: елки ведь уже рядом, не уйдут. А принести домой зайца, посадить под елку — это же всем сказкам сказка. И вот он уже совсем близко, заяц. Видим в четыре пары глаз, как среди снега горбится темная при солнце линия его спины. Можно руками брать.

И мы жадными, дрожащими руками тянемся к его ушам. А он из наших рук куцым хвостиком почти по губам каждому. Мы в хохот и крик: вот паскуда, ничего, не уйдешь, не таких ловили. И опять следом за ним, за белым его хвостиком. И широко разошлись, полукругом, будто в загон его берем, окружаем, и чтобы он петель не скидывал. Я пальто снял, бросил и торбочку с книжками. Снег-то метровый, особо не разгонишься. Но разохотился, только пот успеваю вытирать. И уже вроде поймал я того зайца, выбил из сил. Друзья мои где-то далеко. Мы с ним вдвоем остались. Метр, не больше, разделял нас, меня и зайца. Он ко мне передом поворотился, стоит и смотрит. Не убегает. Сил, видно, совсем уже нету. И у меня мочи нету шаг один даже ступить.

Так мы и стоим друг перед другом, как две загнанные лошади. Охотник и дичь. Прикидываем, как друг друга обдурить. У него бока ходуном ходят, и я отдышаться не могу. У него глаза красные, чувствую, и у меня огнем горят. У него в глазах поволока, как слеза, и я света божьего не вижу, слезами или потом все лицо залило. Но я все же первый пересилил себя, потянулся к ушастой его голове рукой. А он уши прижал, на сантиметры у меня силы не достало дотянуться. Я упал — заяц прямо из моих рук выскользнул. Свечку как даст вверх. Сразу не убежал, постоял, посмотрел, как я на снегу лежу. Глаза у него хорошие, добрые. И смех в них, и смиренная великая звериная тоска. Присел чуть он и сидит в метре от меня, на куцый свой белый хвостик задом опирается. Мне даже его жалко стало.

— Отморозишь, — говорю, — задницу.

— Ничего, — отвечает, — она у меня привычная. Ты свою задницу пожа­лей, сегодня ей горячо будет.

— Она у меня тоже привычная. Так что ты за нее тоже можешь не беспокоиться.

— Хорошо, — говорит, — держи только нос бодрей.

И тихонько попрыгал себе в кусты. Пешком, можно сказать, пошел. Но зайцы, как известно, ходить не могут, они только прыгают или бегут. И этот запрыгал от меня. Я ему уже вослед:

— Стой! Я тебе елку найду. Принесу домой и тебя под елкой посажу. Буду кормить одной капустой и морковкой.

Он опять, издали уже куцым белым хвостиком из стороны в сторону: нет, мол, лучше останусь я голодным, но под той же елкой в лесу. Посыпал горохом свой след и пропал. А я еще минут десять на снегу полежал. И уже тепло мне стало. Вставать совсем не хочется. В сон стало клонить. И я бы наверняка заснул. Но тут заяц появился вновь. Не знаю только, тот ли, преж­ний, или другой. И давай будить меня, щекотать мне нос куцым обрубком хвоста. Я чихнул, открыл глаза, точно, мой заяц возле меня маячит. Нехотя выполз из снежного сугроба, в который уже весь по самые уши закопался, встал на ноги. Заяц наблюдал за мной. И я уже почти поверил, что он мой, ручной.

— Пошли, — сказал я ему, — пошли домой.

И мне показалось, что заяц засмеялся, пошевелил мордочкой, показал два верхних белых зубика и ответил согласием:

— Пошли!