Нобелевская премия

Но ведь у дома есть не только парадная сторона. Я глянул вверх, на этажи из серого камня и спросил себя, что может скрываться позади здания. Внутренний двор? Боковые пристройки? Я двинулся вниз по Стюрегатан, заглянул в витрину мужских товаров, изучил меню клуба, вразвалочку проследовал дальше, вокруг квартала.

Миновал магазин дизайнерских кухонных приборов, сразу после него – как по заказу – отделение фирмы безопасности, совсем не той, чьи были замки, но с отдельным бронированным подъездом. Потом была пара ресторанов, входы в какие-то конторы и так далее. За следующим углом, на Брахегатан, я заглядывал через стеклянные входные двери в тёмные вестибюли, полные почтовых ящиков. Из вестибюлей наверх вели лестницы, и некоторые из лестничных клеток имели окна – только через них, к сожалению, виднелись лишь крохотные участки – провода, стены, конёк крыши или пасмурное небо. Но внутренний двор, кажется, был. Если мне придётся проникать внутрь здания фонда, то лишь оттуда.

Далее вверх по Брахегатан обнаружились ворота. Они стояли открытыми. Кто-то выехал на своём фургоне и оставил их так. Я вошел внутрь, держа наготове свою самую глупую мину. Если кто-нибудь меня задержит, я ищу столярную мастерскую Иохансона, очень просто.

Я прошёл мимо парковки, осмотрел окружающие здания. На некоторых балконах сушилось бельё – подумать только, посреди зимы! Я попытался сориентироваться. То ли я очутился на задворках кинотеатра? И тут ещё живут на верхних этажах? В любом случае, здесь было несколько строений, стоящих перпендикулярно к передним зданиям, выдаваясь во внутренний двор. Однако здание фонда отсюда было неразличимо, для этого я оказался слишком далеко.

Никто меня не задержал, никто мне даже не попался навстречу. Столярная мастерская Иохансона отправилась в запасник готовых на все времена отговорок. Я обошёл вокруг всего квартала и, когда приближался к фасаду фонда с другой стороны, увидел нечто такое, на что мой инстинкт сделал стойку. В доме с марокканским бюро путешествий был ещё один подъезд – узкая тёмная дверь, прямо рядом с фасадом Нобелевского фонда. Замок на этой двери был вполне обыкновенный. Выцветшая надпись, наполовину скрытая граффити и остатками наклеенных плакатов, гласила: «К кухне».

Это о чём-то говорило, хотя я ещё не знал, о чём. Окоченевшими пальцами выудил отмычку. Беглый взгляд вокруг: никто не обращает на меня внимания, насколько можно видеть. Замок не только выглядел обыкновенным, он и был таковым – открыть его мне ничего не стоило.

Дверь скрипнула, когда я приоткрыл её. Воздух был застоявшийся и затхлый. Коридор уводил в заднюю часть дома. Выключатель на стене не действовал. На нём висела густая паутина, уже покрывшаяся пылью. Судя по всему, в последний раз через эту дверь входили уже очень давно.

Хорошо. Посмотрим, насколько толстая стена отделяет коридор от соседнего здания. Я снова закрыл дверь и отошёл от будущего места преступления. Всё это очень обнадёживало. Несколько недостающих сведений и, разумеется, аппаратура – вот что я должен раздобыть, ну, а потом… Эту фазу я люблю больше всего. Интеллектуально она самая будоражащая: когда составляешь план, перебираешь в уме все возможности, ломаешь голову над хитростями и ищешь, как обойти непреодолимые препятствия.

Ганс-Улоф, сообразил я, должен хорошо знать здание фонда. Правда, судя по тому, что он рассказывал и что я сам знал о процессе выборов, фонд не был постоянным местом сборов, но всё-таки мой зять был одним всего лишь из пятидесяти человек, имеющих право голоса в Нобелевской премии по медицине. И его, без сомнения, раз-другой приглашали в помещения за этим фасадом…

Но нет, это слишком рискованно. Ганс-Улоф был в последнее время на нервном пределе. Нобелевская премия всегда была для него святыней, его верой, его Граалем. Моё намерение проникнуть в залы его святилища могло явиться последней каплей, которая переполнит сосуд. Этим я не мог рисковать. Если я хочу сюда попасть, надо утаить это от Ганса-Улофа.

И только тут я вспомнил… Ганс-Улоф! Я же забыл включить телефон.

Я полез в карман и достал его. Окоченевшими пальцами я нажимал на кнопки, медленно, чтобы не ошибиться при вводе пин-кода. Я всё ещё был ископаемым пережитком седой древности, когда далеко не каждый носил с собой в кармане собственную телефонную связь.

Ну, ясно, этого я и боялся. В моём почтовом ящике лежало 24 сообщения, поведал дисплей. Почтовый ящик – как же мне его открыть? Инструкция, естественно, осталась лежать на ночном столике в пансионе. Замерзая, я просматривал меню и пытался угадать по нему, на что нажимать, пока мне не пришло в голову, что всё это мне вовсе ни к чему. Ведь, кроме Ганса-Улофа, никто не мог их послать.

Итак, я нажал кнопку короткого набора и слушал далёкие гудки. Даже звук был какой-то мёрзлый, как будто и радиоволны постепенно начали застывать.

Ганс-Улоф, сам не свой, тотчас напустился на меня.

– Гуннар, ну наконец-то! Ради бога, где ты, чёрт возьми? Я звонил тебе раз сто, всё утро… Зачем ты отключил телефон?